мне, ангел Распутин или дьявол! Я заметил много странных вещей в его поведении; я слышал о нем много зла. Это неправда? Не клевещут ли газеты на меня всевозможными путями, не пятнают ли они меня и не угрожают ли мне, но Ты, Господи, знаешь, что я невиновен?

Открой его мне, Господи!».

Хорош, однако, сам о. Илиодор, если он, проведя бок о бок с Григорием целых полтора месяца, посетив его родину и даже получив уникальную возможность расспросить «старца» у аналоя, так и не составил себе никакого определенного представления о своем друге!

Скорее всего, эти сомнения и мучения преувеличены задним числом. Если они вообще имели место, то разрешились в пользу Григория. Иначе его не провожали бы так торжественно. Сергей Труфанов всегда преувеличивал свою дальновидность, особенно в этом деле, договариваясь до того, что он будто бы и в Покровское приехал, «чтобы присмотреться» к Григорию, и о. Петра посетил, чтобы у него что-нибудь выведать. Не сознаваться же, что, стоя так близко к развратному, по общему отзыву, «старцу», ничего плохого не заметил! Не будь дальнейших разоблачений, о. Илиодор бы и думать забыл о мелких эпизодах своей сибирской поездки.

Гонения. Круговорот проповедей

С осени 1909 г. бюрократическая «переписка» об о. Илиодоре приняла колоссальные масштабы. Поводом, несомненно, послужили его призывы не выходить на работу в праздники. Усугубили положение выступления еп. Гермогена по поводу «Анатэмы».

Преследуя о. Илиодора, министерство внутренних дел целило по его строптивому архипастырю, который никак не желал сводить свою деятельность к служению молебнов и панихид и претендовал на активную роль в общественной жизни губернии. Да и гр. Татищев жаловался министру не столько на иеромонаха, сколько на архиерея.

Неспроста именно после ноябрьских выступлений преосв. Гермогена министерство внутренних дел составило по делам Департамента полиции справку о незакономерной проповеднической деятельности о. Илиодора, препроводив этот документ обер-прокурору 18.XI.

Одним из главных двигателей бюрократической машины в илиодоровском деле стал начальник Саратовского губернского жандармского управления В. К. Семигановский. Оценки современников по его адресу расходятся. Стремоухов дает ему отличную аттестацию: «Полковник Семигановский был наилучшим из жандармских офицеров, встреченных на моем жизненном пути», а Мартынов, тоже симпатизируя ему, невольно рисует образ солдафона: «Полковник Семигановский был человек оригинальный, как оригинальна была и его внешность, человек высокого, даже слишком высокого роста, с мужественным профилем, но застенчивый и не любивший много говорить, особенно в большом обществе. В дамском обществе он терялся. Непринуждённо он чувствовал себя только в небольшой компании, в особенности без подчинённых. В присутствии посторонних он не находил нужного тона и не импонировал никому, что не вязалось с его, казалось бы, внушительной внешностью». Те же внешние черты передавало и царицынское духовенство: «старший жандармский чиновник очень высокого роста», весом «пудов 15», с «дерзким выражением» «солдатского лица».

Именно полк. Семигановский представлял Департаменту полиции донесения об о. Илиодоре, на основании которых министерство внутренних дел со временем развернуло кампанию против иеромонаха. Поэтому полковник считался одним из главных гонителей царицынского проповедника. «…он собственноручно подписывал ложные доносы, писанные на меня разными лжецами и клеветниками», — говорил о. Илиодор. Как он, так и преосв. Гермоген «очень энергично» обвиняли Семигановского перед губернатором в клевете по этому делу. В судьбе о. Илиодора полковник сыграл роковую роль.

В Царицыне Семигановский действовал через своего уездного помощника. Эту должность в илиодоровские годы последовательно занимали ротмистры Мертц, Елагин и Тарасов. Наиболее радикально был настроен третий, считавший, что «церемониться» с о. Илиодором «в случае надобности нечего».

Понимая, чего ждет начальство, Семигановский и его помощники исправно выполняли свою задачу — поставлять в Петербург как можно больше материала. Напротив, Василевский долго не мог понять, чего от него хочет губернатор, и на тревожные запросы гр. Татищева: что делает иеромонах Илиодор, почему не доносите? — отвечал, что о. Илиодор служит и проповедует, а плохого ничего не делает. Вскоре, впрочем, полицмейстер заразился общей истерикой. Например, о речи о. Илиодора с призывом чаще посещать храмы Василевский сообщил, помимо губернатора и Семигановского, еще и товарищу прокурора!

О. Илиодор и его сторонники не раз намекали на стремление полиции, особенно жандармской, выслужиться таким образом. «…моя спина служила полицейской лестницей к наградам и повышениям», — говорил иеромонах. Преосв. Гермоген усматривал «в нападках полиции, жандармерии и др. на иеромонаха Илиодора» «желание низшей „администрации“ в чем-то угодить высшей…». В том же смысле писали и прихожане царицынского монастырского подворья: «И не мудрено, если полиция лезет вон из кожи, так как что не больше доносов, протоколов на о. Илиодора поступает, это означает „усердную деятельность полиции“».

При чтении в архивах илиодоровских дел трудно удержаться от ощущения, что вся бюрократическая машина Российской империи вращалась вокруг одного несчастного иеромонаха. Предметом переписки становилась едва ли не каждая его реплика, за исключением разве что богослужебных возгласов. Стоило ему открыть рот, как запускались две эпистолярные цепочки: полицейский нижний чин — Василевский — гр. Татищев — Столыпин и царицынский помощник начальника СГЖУ — Семигановский — Курлов. Обе они затем замыкались на Лукьянове, который либо требовал сведений от еп. Гермогена, либо распоряжался составить «предложение» для Синода. В целом весь процесс очень точно отражен Роговичем: «о. Илиодор зря болтает, смешивая дело с пустяком, а Полиция, которой видимо нечего делать в Царицыне, — шпионствует».

Как же она «шпионствовала»? Открытая запись проповедей строптивого иеромонаха с протоколами и подписями свидетелей была отменена по распоряжению губернатора в октябре 1908 г. С тех пор все полицейские сведения о речах о. Илиодора основывались на данных, полученных агентурным путем. На деле это выглядело так. Полицмейстер командировал на подворье какого-нибудь нижнего чина, обычно околоточного надзирателя. Тот, выслушав очередную проповедь о. Илиодора, старался ее запомнить, а затем записывал ее по мере своего разумения. Этот черновик редактировался приставом и передавался полицмейстеру.

Но порой эта система давала сбой. Тогда Василевский, минуя околоточного, просто брал за основу рапорта газетную заметку, что доказывается совпадением некоторых полицейских рапортов и соответствующих газетных отчетов не только в словах, но даже и в дате отправки/выхода в свет. На использование полицией газет в этих целях указывал преосв. Гермоген. Подобные подозрения были и у Семигановского.

Готовый отчет полицмейстер посылал рапортом губернатору, а копию текста — помощнику начальника СГЖУ в Царицынском уезде. В силу такого порядка отчеты Семигановского и Василевского совпадали дословно. Саратовское начальство долгое время не подозревало, что жандармы сами заимствуют свои отчеты по илиодоровскому делу у полицмейстера. Гр. Татищев проверял некоторые рапорты Василевского у Семигановского, а тот всегда отвечал, что сведения точны, поскольку других и не имел. Лишь в феврале 1910 г. Семигановский узнал подлинное происхождение присылаемых ему отчетов. Однако до лета 1910 г. жандармы продолжали мириться с этим положением.

Таким образом, Петербург, как