я всегда превозношу принцип любви и доверия»{223}. Чтобы придать этой риторике конкретное выражение, на многих предприятиях тяжелой промышленности начали создаваться заводские советы. Обычно в них входило равное количество представителей управленческого звена и рабочих, которых выбирали их товарищи для обсуждения таких тем, как производительность труда, зарплата и пути увеличения благосостояния компании.

Инициативы руководства Канэбо, машиностроительного предприятия Сибаура и других фирм привели к возникновению идеализированной модели, которая впоследствии получила название японской системы труда. Хотя введение патерналистских практик в эпоху Тайсо являлось поворотным пунктом в длительной эволюции отношений между трудом и управлением, Япония не превратилась в рай для рабочих. Существенным было то, что лишь небольшое количество «голубых воротничков» японских фабрик и совсем мизерное число неквалифицированных рабочих попали под действие новых программ. Большинство мелких предприятий, находящихся в самом низу дуальной структуры, просто не располагали достаточными средствами для того, чтобы предложить своим работникам такой же пакет льгот, каким могли пользоваться работники крупных предприятий. Более того, даже в тяжелой промышленности большие фирмы редко могли предоставить своим работникам весь набор услуг, и Канэбо представляла собой скорее исключение, нежели правило, среди текстильных предприятий, использующих в качестве рабочей силы в основном женщин. Вдобавок рабочие зачастую не могли воспользоваться благами образовательных и развлекательных программ. Проработав весь день, лишь немногие девушки в Канэбо еще сохраняли энергию для того, чтобы постигать тонкости чайной церемонии, составления букетов или других искусств, бывших в таком почете у дам, принадлежавших среднему классу.

В противоположность довольно скромной пользе, извлеченной из ситуации 1910—1920-х гг. рабочими, работодатели собрали богатый урожай, полученный благодаря новой системе, даже на ранней стадии ее существования. Во-первых, текучесть рабочих кадров на предприятиях тяжелой промышленности в конце 1920-х резко снизилась, достигнув 15–20 %. Это было значительно ниже аналогичного показателя за предыдущую декаду, хотя некоторым фирмам по производству текстиля, включая Канэбо, стоило больших трудов удерживать у себя рабочих. Более того, стабильная рабочая сила позволяла повысить доходы, поскольку значительные средства экономились на наборе и обучении новых работников. Фирмы дополнительно снижали цену удерживания своих кадровых рабочих путем приписывания к их платежной ведомости большого количества временных и менее искусных рабочих, которые не пользовались дорогостоящими льготами и которых можно было уволить при первом же сбое делового цикла. Не менее существенным было и то, что новые практики уменьшали желание рабочих вступать в профессиональные союзы. Постоянные работники, получавшие значительные льготы помимо зарплаты и представители которых заседали в заводских советах, имели возможность прямого общения с руководством, чтобы разрешать возникающие проблемы и разногласия. Вследствие этого многие владельцы упорно отказывались признавать профсоюзы в качестве своих равноправных партнеров, как это сделали владельцы компании по производству соевого соуса Нода. Соответственно, в 1938 г. только 8 % рабочей силы, не принадлежавшей сельскохозяйственному сектору экономики, числились в профсоюзах. Но даже это количество постепенно уменьшалось на протяжении тридцатых.

Расширение пространства политических дебатов

Большинство трудящихся, принимавших участие в рабочем движении в эпоху Тайсо, приняли систему промышленного капитализма, которая прививалась Японии. И, подобно арендаторам, они включились в борьбу за то, что в 1918 г. одна из газет, касаясь рисовых бунтов, назвала справедливым распределением материальных благ. Другие японцы, в противоположность им, в течение 1910—1920-х гг. полностью утратили веру в капитализм. Они соглашались с Каваками Хадзиме в том, что капитализм эксплуатирует лишенных привилегий людей и уничтожает мечту Мэйдзи, которая, по их мнению, каждому обещала более комфортную и благополучную жизнь. Веря в неразрывную связь богатства и власти, представители более радикального крыла политического спектра превозносили преимущества других систем, таких как социализм и коммунизм. Некоторые создавали политические партии левого направления, чтобы улучшить положение своих соотечественников.

Социалистическая мысль появилась в Японии почти одновременно с самим капитализмом. Еще в 90-х гг. XIX столетия такие люди, как Абэ Исоо, публицист и университетский профессор, высказывали мнение, что тесный контроль правительства над производством и распределением товаров отвечал бы интересам простых японцев. Весной 1901 г. Абэ и другие люди с подобным образом мыслей основали социал-демократическую партию (Сакай Минсуто). Это была первая, хотя и очень недолго просуществовавшая, социалистическая партия, платформа которой содержала положения, не имевшие отношения к экономике, которые занимали умы политиков левого направления в начале века: пацифизм и разоружение, ликвидация Палаты Пэров и введение всеобщего избирательного права.

Другие носители левых идей призывали к более радикальным изменениям. Котоку Сусуи и Канно Суга были среди первых японских анархо-синдикалистов. Котоку, который в 1901 г. выступил в роли соучредителя социал-демократической партии, сперва выступал за использование конституционных методов в борьбе за замену «правительства политиков, биржевых игроков, милитаристов и аристократов правительством народа». Первым шагом в этом процессе, считал он, должно быть «распределение политической власти на все население страны» и, предлагал он, надо наконец «отменить частную собственность на землю и капитал и передать плоды производства в руки производителей»{224}. После встреч в Сан-Франциско с американскими радикалами в 1905 и 1906 гг., Котоку вернулся в Японию в твердом убеждении, что только прямое действие, масштабная всеобщая забастовка трудящихся, может свергнуть правительство и передать экономическую и политическую власть непосредственно в руки рабочего класса.

Канно, журналист, заработавшая репутацию дотошного критика правительства, стала в 1909 г. сожительницей Котоку. Она постоянно подталкивала его к бунту против правительства. Сама себя она называла «радикальным мыслителем, даже среди анархистов». Однажды она заявила, что «необходимо пробуждать народ при помощи мятежей, осуществлять действия революционной направленности и политические убийства»{225}. Вскоре она охарактеризовала императора Мэйдзи как «причину всех совершенных преступлений, персону, которую следует убить». В 1910 г. она и Котоку в так называемом инциденте с государственной изменой попытались убить императора. Они были схвачены полицией. Суд, проходивший за закрытыми дверями, в январе 1911 г. приговорил Канно, Котоку и еще десять участников заговора к смертной казни через удушение. За день до приведения приговора в исполнение Канно сделала следующую запись в своем тюремном дневнике: «Снег лег на вершины сосен и мертвые ветви кипарисов. Мир за ночь оделся в серебро. Иди снег, иди! Фут, два фута. Нагромождайся все выше. Укутай этот грешный город Токио, похорони его, как под слоем пепла. Сделай весь этот пейзаж гладким и ровным».

Инцидент с государственной изменой знаменовал собой для радикальных левых сил начало периода, который называли «зимними годами». Вскоре, однако, Осуги Сакаэ вновь вдохнул жизнь в дух анархизма, высказывая свои идеи на страницах