крестьянину и рабочему. «Когда мы находимся на заре нашей жизни», — вопрошалось в первом выпуске журнала Синдзинкай, кто «возьмет на себя ответственность за реформы в Японии? Как насчет привилегированных классов, которые сейчас занимают лидирующее положение? Как насчет образованных классов, бюрократов, военных, партийных политиков, капиталистов, университетских профессоров?» Нет, нет и еще раз нет, заявляли студенты. «В их действиях просматривается злоба, грубость и отсутствие желания завоевать доверие народных масс. У нас нет больше никаких надежд, связанных с правящим классом». Таким образом, заключали организаторы Синдзинкай, «стремление к реформам должно исходить от молодежи, той молодежи, которая обладает чистым сознанием, острым разумом и пылающим духом. Кровь молодых не заражена ничем, их взгляд на жизнь беспристрастен, их идеалы — высоки. Так неужели день так и не наступит для молодежи?»{233}.

Мнение, что «правящий класс» не может обеспечить простому люду Японии политическую и экономическую справедливость, подталкивало членов студенческого движения к различного рода действиям. Некоторые занимались переводами работ западных социалистов и помогали организовывать публичные лекции, посвященные темам прогресса. На протяжении 1920-х многочисленные активисты Синдзинкай превратились в прекрасных организаторов рабочего движения, под влиянием которых даже Юайкай приняла более радикальную направленность. Другие нашли себя в объединениях арендаторов. Когда в середине десятилетия радикальные элементы превратились в мощные центры притяжения, многие члены Синдзинкай стали считать себя марксистами и вступили в подпольную коммунистическую партию, рассматривая революцию в качестве единственного решения экономических и социальных проблем эпохи Тайсо.

Голоса меньшинств

Этнические меньшинства и приверженцы экзотических религий в 20-е гг. также стали требовать большего социального и экономического равенства. Притесняемые в период Токугава даймё и сёгунатом, айны продолжали страдать от различных форм дискриминации и в новую эпоху. Хотя правительство Мэйдзи и даровало им японское гражданство, но оно все равно продолжало подчеркивать их отличие от собственно японцев, официально называя их «бывшим туземным народом» и проводя кампанию по ассимиляции, которая подразумевала окончательное изгнание айнов с их земель и изоляцию их в замкнутых деревнях и гетто. Когда Япония в конце XIX — начале XX вв. начала поигрывать колониальными мускулами, новые представления о расовой идентичности и превосходстве японцев, столь очевидные при сравнении с корейцами и тайваньцами, стали переноситься и на отношение к айнам. Все большее количество японцев начало рассматривать айнов не в качестве национального меньшинства, обладавшего своими культурными обычаями, а как отдельную и низшую расу. В 1912 г. Нитобэ Инадзо, который в то время преподавал колониальную политику в Токийском университете, выразил это отношение словами, когда он написал, что айны — это «раса, подобная саамам», которая «до сих пор не вышла из каменного века» и «не владеет никаким искусством, за исключением примитивной формы садоводства»{234}. В том же духе высказывались и другие интеллектуалы и правительственные чиновники. Они говорили об айнах как о «косматых» допотопных дикарях, «вымирающей расе», неспособной найти ответы на вызовы современной цивилизации.

У айнов, плохо образованных, задавленных нуждой, замкнутых в своих поселках и особых городских кварталах, не было особой возможности оспаривать подобное мнение или противостоять политике правительства. В результате в эпоху Тайсо несколько выдающихся представителей народа айнов увидели выход из ситуации в окончательной его ассимиляции. В 1930 г. они создали Общество айнов. Эта организация действовала под эгидой Социального отделения правительства префектуры Хоккайдо. Она должна была отстаивать интересы айнов и добиваться равного к ним отношения как к гражданам японского государства. Другие члены айнской общины предпочитали пассивно сопротивляться аккультурации и уничтожению традиций их народа. Они стали сохранять предания и эпические истории прошлого. В 1915 г. один антрополог записал фантастическое повествование о «давно забытом» нападении айнов на древнюю столицу империи Киото и о похищении женщин из аристократических семей. В 1922 г., незадолго до своей смерти в девятнадцатилетнем возрасте, Чири Юкиэ подготовила к публикации сборник устных произведений, в который вошла широко известная ныне «Песня бога-Совы». В ней говорится о мальчике, который «раньше был богатым, а потом обеднел». О его благородном происхождении узнал бог-Сова, который разглядел сущность мальчика, спрятанную под рваной одеждой, и вернул его на достойное место, поставив его над «теми, кто раньше был бедным, а теперь стал богатым»{235}.

Борьбу с дискриминацией в период Тайсо начала и община отверженных. За сорок лет до этого, в 1871 г., правительство Мэйдзи отменило унизительные эпитеты эта и хинин и объявило, что «отныне люди, принадлежащие к этим сословиям, должны рассматриваться и по своим занятиям, и по своему социальному положению как обычные граждане»{236}. Но этот эдикт представлял собой палку о двух концах. Хотя теоретически он ликвидировал ограничения на выбор места жительства и вступление в брак, он также отменял монополии на убой скота и производство изделий из кожи, лишив таким образом многих буракумин, как предпочитали называть себя отверженные, средств к существованию.

Социальное положение 800 000 буракумин, составлявших немного менее 2 % от общего населения Японии, ни капли не улучшилось. Опасаясь того, что загрязнение может распространиться и на их собственные общины, многие «обычные люди» выступили с протестом против правительственного эдикта. Они даже нападали на поселения меньшинств, убив и ранив 21 буракумин и разрушив три сотни домов во время одного подобного инцидента, произошедшего в мае 1873 г. В эпоху Мэйдзи лишь немногие буракумин смогли устроиться на работу на фабрики, если только они не скрывали от работодателей своего происхождения. Учителя отсаживали детей представителей меньшинств на задние ряды и так составляли группы для игры, чтобы учащиеся из числа отверженных не могли вступить в физический контакт со своими одноклассниками. Публичные бани и парикмахерские отказывались их обслуживать, и даже по прошествии нескольких десятков лет, в 1902 г., судья районного суда в Хиросиме отстаивал право жены, не принадлежавшей к буракумин, на развод с ее мужем из числа отверженных на том основании, что муж происходил из «низшей расовой группы».

В начале нового столетия члены общин меньшинств начали создавать общества. Они должны были помогать буракумин получить образование более высокого качества и перенять обычаи среднего класса, чтобы затем можно было интегрироваться в основное японское общество. Эти попытки ассимиляции приносили мизерные результаты, и нетерпеливые буракумин начали переходить к более активной тактике. Будучи убежденными в том, что основное общество никогда не предоставит им возможности осуществить их мечты и надежды, молодые активисты собрались в 1922 г. в Киото, чтобы создать