— Думаю, нет.

— Возможно, начал я не так уж плохо. Насколько я помню,первый вопрос, когда мы выбрались на крышу, касался того, кто они и чего хотят.Конечно, они постарались напустить философского туману, но могу спорить, чтовсе же заставил их попотеть. Затем мы получили объяснение основы пониманияПредопределения и Слепого Случая — удивительное, но не имеющее никакогоотношения к нашей поездке в Хай-Ридж к Гретхен Тиллбери и отмене выступленияСьюзен Дэй. Проклятье, лучше бы они сами рассказали нам дорогу, а не вынудилиобращаться за помощью к племяннице Симоны; хоть время сэкономили бы.

На лице Луизы появилось замешательство:

— И правда.

— К тому же во время нашего разговора время летело такбыстро, как бывает при поднятии на несколько уровней. Они тоже наблюдали за егополетом, уж ты мне поверь. Они рассчитали эту сцену таким образом, чтобы когдамы узнали то, что нам необходимо знать, у нас не осталось времени на вопросы,на которые им не хотелось отвечать. Думаю, они хотели внушить нам мысль, что мыдействуем в интересах ??бщества, что речь идет лишь о спасении многих жизней, ноони н?? могли сказать этого прямо, потому что…

— Потому что это ложь, а они, возможно, не могут лгать.

— Абсолютно верно.

— Итак, чего же они хотели на самом деле, Ральф?

Он покачал головой:

— Не имею ни малейшего представления, Луиза. Даже намека.

Она допила кофе, аккуратно поставила чашку на блюдце,мгновение изучала подушечки своих пальцев, затем взглянула на Ральфа. И сноваРальф поразился ее красоте — фактически он был выбит из колеи.

— Они были такие хорошие. Они и сейчас хорошие. Я чувствую этоочень сильно. А ты?

— И я, — неохотно признался Ральф. Конечно, он испытывалподобные чувства. Эти двое врачей были всем, чем не являлся Атропос.

— И ты все равно постараешься остановить Эда. Ведь так?

— Так.

— Тогда отбрось все остальное, — спокойно произнесла Луиза,отвечая на взгляд его голубых глаз взором темных очей. — Подобные терзания лишьзасоряют твой разум, Ральф.

Он согласился с правотой ее слов, но по-прежнему сомневалсяв своей способности вот так взять и отпустить на волю все эти мысли. Возможно,следует дожить до семидесяти, чтобы понять, насколько трудно бороться спривитыми с детства взглядами. Он был мужчиной, чье обучение тому, как бытьмужчиной, началось задолго до прихода к власти Адольфа Гитлера, и он до сих порбыл пленником поколения, слушавшего по радио пение Г. В. Калтенборна и «ЭндрюсСистерс» — поколения мужчин, верящих в «коктейль из лунного света».

Подобное воспитание почти начисто отрицало такие милыевопросы морального плана, как, например, кто работает на благо, а кто во вред.Самым главным было не ударить в грязь лицом. И никому не позволять водить себяза нос. "Неужели! — холодно поинтересовалась в его голове Кэролайн.

— Замечательно. Но позволь мне первой открыть тебе маленькийсекрет, Ральф: это полнейший вздор. Еще задолго до исчезновения Глена Миллераза горизонтом <Американский композитор Глен Миллер, автор музыки ккинофильму «Серенада Солнечной долины», погиб во время второй мировой войны.

Его самолет бесследно исчез над океаном.> подобные вещисчитались чепухой, так остается и по сей день. Мысль, что мужчина должен делатьто, что положено мужчине, теперь… Лишена особого смысла. В любом случае —тернист и долог путь в Эдем, любимый, разве не так?"

Да. Слишком долгое возвращение в Эдем.

— Чему ты улыбаешься, Ральф?

От необходимости отвечать его спасло появление официантки иогромного подноса с едой. На бретельке фартука женщины Ральф заметил значок снадписью: «ЖИЗНЬ — ЭТО НЕ ВЫБОР».

— Вы пойдете сегодня на митинг в Общественный центр? —спросил Ральф. — Обязательно, — ответила она, ставя поднос на соседний столик,чтобы освободить руки. — Только я буду возле Центра с плакатом.

— Вы из «Друзей жизни»? — поинтересовалась Луиза, когда официанткапринялась расставлять тарелки с омлетом.

— А я живая? — подняла брови женщина.

— Да, определенно кажетесь таковой, — вежливо ответилаЛуиза.

— Значит, я — отношусь к «Друзьям жизни». Убийство существа,которое смогло бы однажды создать шедевр или изобрести лекарство от СПИДа илирака, является кощунством с моей точки зрения. Поэтому я выйду с плакатом,чтобы феминистки и либералы увидели написанное на нем слово: «УБИЙСТВО».

Они ненавидят это определение и вряд ли употребляют его насвоих коктейль-вечеринках. Кетчуп вам нужен?

— Нет, — отказался Ральф. Он не мог отвести взгляд отженщины.

Вокруг нее начало распространяться зеленоватое свечение —казалось, оно просачивалось из ее пор. Ауры возвращались во всей своей силе.

— Что, у меня выросла вторая голова? — подбочениласьофициантка, перебрасывая жвачку за другую щеку.

— Я уставился на вас? — Ральф почувствовал, как кровьприлила к лицу.

— Простите.

Официантка передернула мясистыми плечами, приводя верхнюючасть ауры в ленивое движение.

— Как правило я не вмешиваюсь в подобного рода дела,стараясь хорошо работать и держать рот на замке. Но больше я молчать несобираюсь. Знаете, сколько своего драгоценного времени я провела возле этойбойни, сколько знойных дней, чуть не поджарив себе задницу, и холодных ночей,едва не отморозив ее же?

Ральф и Луиза покачали головами.

— С 1984 года. Девять долгих лет. И знаете, что больше всегоменя достает в приверженцах выбора?

— Что же? — поинтересовалась Луиза.

— Они выступают против разрешения на ношение оружия, чтобылюди не перестреляли друг друга; они же утверждают, что электрический стул игазовая камера противоречат конституции, потому что это необычный и жестокийвид наказания. Высказываются подобным образом, а затем преспокойно выходят наулицы и выступают в поддержку законов, позволяющих врачам — врачам! — вставлятьвакуумные трубки в лоно матерей и высасывать нерожденных сынов и дочерей покусочкам. Вот это больше всего меня и раздражает.

Официантка говорила — создавалось впечатление, что подобнуюречь она произносила уже много раз, — не повышая голоса, не выказывая нималейших признаков сжигающего ее гнева. Ральф слушал вполуха, сконцентрироваввнимание на бледно-зеленой ауре, окружающей фигуру женщины; вот только не всетам имело равномерную окраску. С правой стороны, ближе к талии, вращалосьжелтовато-черное пятно, похожее на грязное колесо.