прихожане отправили телеграмму на Высочайшее имя, прося запретить «Анатэму». Кроме того, проповедник попросил паству молиться и, по возможности, поститься перед премьерой кощунственного спектакля, намеченной на 13.I.

В Царицыне еще не знали, что, по странному совпадению, как раз накануне этих событий (9.I) Столыпин подписал циркуляр о повсеместном запрете «Анатэмы».

Но оставалась «Анфиса».

После телеграммы Василевского перед гр. Татищевым блеснул мираж Варфоломеевской ночи. Распорядившись прекратить возможные беспорядки «решительными мерами», губернатор телеграфировал Столыпину (10.I): «Полагая, что воспрещение „Анфисы“ под влиянием запугиваний безусловно недопустимо, [с] другой стороны, что царицынская полиция ввиду исключительных условий едва ли выполнит [с] достаточной твердостью [и] решительностью мои указания, выезжаю [в] Царицын сам».

От волнения гр. Татищев не замечал, как нелепо выглядит губернатор, мчащийся в уездный город для спасения спектакля какого-то Суслова. По счастью, Василевский успел осадить своего нервного начальника, не дав ему пополнить свою служебную биографию этой смехотворной страницей: «Со снятием с репертуара „Анатэмы“ опасения за беспорядки отпадают. „Анфису“ предположено поставить на будущей неделе. Все меры приняты».

Известие о столыпинском циркуляре привело о. Илиодора в такой восторг, что про второстепенную «Анфису» он и думать забыл. Наконец-то победа! Понимая, что именно страстная борьба преосв. Гермогена против пьесы определила ее запрет, священник не мог сдержать своего восхищения:

«Богом возлюбленный и нами недостойными хвалимый Святитель, Господа ныне благодарим за снятие позора с православной России, вспоминаем подвиги вашего архиерейства. Вами умерщвлены „Черные вороны“, ваша же ревность убила и нечестивого „Анатэму“. Много в России святителей, много Ангелов церквей, но никто из них, Ангел церкви Саратовской, не подвигся разогнать тьму безбожия, никто из них не восстал за честь и славу Небесного Царя, кроме тебя, нашей святой гордости, нашего немеркнущего светила. Свети же, свети, Божье светило! Питай нас, наш дорогой возлюбленный отец! Вещай нам слова Господни и весну веры православной, наша ласточка! Веди нас за собою, храбрый вождь! Умерщвляй святою ревностью врагов и супостатов, могучий духом богатырь!».

Неспособный на лесть о. Илиодор действительно так думал.

При следующей воскресной беседе (17.I) он поздравил прихожан с царским запрещением пьесы.

«Возлюбленные братие и сестры! Радуйтесь и ликуйте, ибо стараниями епископа Саратовского и Царицынского Гермогена снят великий позор со священно-русской земли: убит проклятый „Анатэма“».

Затем он предложил пастве две составленные им по этому случаю телеграммы на имя Государя и преосв. Гермогена. Первая начиналась так: «С умилением благодарим Тебя, Царь-Батюшка, за избавление от позора народа Твоего православного и изгнание с земли русской дьявола „Анатемы“». И, по обычаю, попросил 30–40 человек зайти к нему в келью, чтобы подписать эти телеграммы. Они были отправлены тем же вечером.

Проповедь 31.I о театре

Новые претензии обер-прокурора побудили о. Илиодора дать всем очевидное доказательство искажения его проповедей. Тему подсказал еще не вполне улегшийся конфликт с актерами из-за «Анатэмы». О. Илиодор взял классическое и широко известное в церковных кругах слово архиепископа Никанора Херсонского о театральных зрелищах и… прочел при очередной беседе с паствой 31.I.

Далекие от церковной гомилетики, репортеры и околоточные не почувствовали никакого подвоха. Их не смутила даже резкая смена стиля речи проповедника. Заскрипели перья, и вскоре проповедь появилась в «Царицынской мысли» и одновременно отправилась начальству по вышеописанным бюрократическим цепочкам.

Из сличения этих отчетов с оригинальным текстом преосв. Никанора можно заметить полную неспособность царицынских репортеров и полицейских чинов передавать беседы о. Илиодора без искажений. Лишь пара мыслей и фактов из книги сохранены в отчетах (тезис о противоположности принципов христианства и театра, осуждение взгляда на театр как на школу жизни). Все остальное либо утрачено, либо переиначено до потери смысла.

Вот, например, отрывок из слова преосв. Никанора:

«Правда, христианство всегда относилось к театральным зрелищам с предосуждением, а на представителей театрального искусства, лицедействующих перед зрителями, Христова церковь смотрела как на имеющих на себе даже некоторую печать отвержения. Эта мысль церкви проходит чрез все века, начиная с апостольского, и чрез все святоотеческие уставы и правила, начиная с правил апостольских (Апост. пр. 18; VI всел. пр. 24; Карф. пр. 16)».

Вот что получилось у репортера:

«В дальнейшем о. Илиодор сообщил, что христианское учение, в лице отцов церкви, давно осудило театральное искусство, что на одном вселенском соборе театралы были прокляты и что Иоанн Златоуст в одном письме сравнивал артистов с собаками и кошками, которые грызутся между собой, копаясь в грязном навозе».

А вот как доложил эту же мысль Василевский:

«В древние времена Святые Отцы театральное искусство считали самой греховной забавой. 14-я глава Карфагенского собора гласит: всякие греховные театральные зрелища да будут прокляты. Песни, поющиеся на театральных подмостках, подобны визгу жалких собак».

Из сравнения газетного и полицейского отчетов с оригинальным текстом заметно, что при недостатке материала околоточные и репортеры без зазрения совести вставляли в свой пересказ слова, сказанные о. Илиодором в какой-либо другой день. В данном случае не обошлось даже без «бриторылых лоботрясов», обычного термина иеромонаха для обозначения актеров, который, очевидно, отсутствовал у святителя, но откуда-то взялся в газете и в рапортах. О. Илиодор иронически отмечал, что если бы преосв. Никанор восстал из гроба, он непременно привлек бы Семигановского за клевету.

Искажения были так сильны, что даже члены Синода не узнали в полученном тексте классическую проповедь и сделали ее предметом очередного запроса в Саратов. Пришлось преосв. Гермогену объяснить это недоразумение: «Самое содержание беседы заимствовано было иеромонахом Илиодором из слова Иннокентия, архиепископа Херсонского, причем ни в плане, ни в объеме эта беседа нисколько не разнилась от своего первоисточника. Поэтому резкость отдельных выражений этой беседы вроде „бритые лоботрясы“ и т. п. составляет, без сомнения, продукт работы составителей газетных отчетов, которыми пользуются потом полицейские и иные власти в своих донесениях по начальству».

В целом весь этот фокус был вполне в духе о. Илиодора, который, будучи в добром расположении духа, любил подшучивать над своими гонителями.

Проповедь 7.II о фарисеях

В Неделю о мытаре и фарисее о. Илиодор посвятил свою традиционную беседу фарисеям — евангельским и современным.

К числу последних он отнес, во-первых, духовных пастырей, которые в годы минувшей смуты убоялись открыто выступить против революционеров. «Жиды открыто глумились над православной верой и храмом Божиим, а пастыри церкви, эти лицемеры, трусы, изменники, даже не подумали восстать против этого бесчинства. Будь они на высоте своего призвания, не было бы кровопролития, не было бы еврейских погромов, не лилась бы невинная кровь младенцев и не умирал и не томился бы по тюрьмам темный народ, иной раз непричастный ни к какой политике». Проповедник упомянул даже, «что Бог взыщет с духовенства невинную кровь