сильной болью нервов… Аля проснулась хорошо, отдохнувшая, но тоже скоро заболела головушка. К сожалению, мое худое состояние (к счастью, немного) прорвалось: придрался к Але, что не так налила термос, дала мне с собой не те носки, что на столе оставила что-то не по-моему. <…> После завтрака спали до 12-ти. Встал с намеком на головокружение (еще не хватало?). Вынесли на балкон шезлонги и стулья и сидели на воздухе с 12 до 2.30.

Солнечно, но дует свежий ветерок. Подошла Нора. Заезжала ненадолго Ирина Шостакович. Норка интересно и ярко рассказала фильм (с участием И. Монтана). После обеда Нора заставила Алю принять таблетку и лечь в постель. Я тоже дремал до 4.30. Потом налил себе и Але кофею. 15.15 Аля стала укладываться, сижу и потихоньку дрожу в «ожидании часа» ее отъезда… Сидели друг против друга грустные. Солнце ушло, стена погасла. Аля: о девочках, о семье Жанны, о Данилове, о «возрождении» В. Федотова, его натуральных флейтах, его выступлении в Малом зале, игре на «piccolino» [блок-флейте], которая звучит как «хрустальные подвесочки под ударами молоточков гномов», и о наших оркестровых преступниках: на днях у Федотова кто-то на эстраде пополам перегнул клапан?! Закончила сказкой о мальчиках с коротким и длинным именем.

В 6.45 вышли на скамейки. Подошли Миша и Нора. Скоро подъехали Шостаковичи, и в 7 час. Аля уехала.

Поднялся в столовую. С моего места видна скамейка, на которой только что мы ждали с Алей машину. Показалось, что мы с ней все еще там, зримые, осязаемые, одновременно сосуществующие самим себе: ушедшим… Есть какие-то переходные мгновения, когда ушедшее еще не стало полностью прошлым: есть кадры Бытия хоть исчезнувшие, но еще зримые, осязаемые и существующие в какой-то своей реальности… В 7.55 позвонил. Аля уже дома. Кино: дрянная, крикливая «приключенчески-разбойничья» румынская картина. Вспоминаю свою мысль о возможности «великих» деяний у малых народов… Простился с Аленой, лег рано, но очень долго не спал: вставал, курил, читал Лескова.

29 марта.

Четверг. В 9 поздоровался с Алей. Она хорошая, бодрая. У себя открыл дверь на балкон. Утро — теплейшее, тишайшее. Березки стоят как вкопанные, не шелохнутся. Воздух — хрустальный. Солнышко сквозь дымку ласково пригревает. Сел писать дни. Писал почти до 12-ти. Вынес шезлонг: посидеть, подышать на балконе. К 1 часу пришла И. Шостакович. Рассказывала про вчерашний их визит к Тищенко. Скоро озябла, пошли в комнату. Все наседает на меня: «Надо больше дирижировать, ездить, делать новые вещи, нельзя уходить — погибнете сразу…» Что им всем отвечать? И правда это, и неправда. И верно, и совсем неверно. Сложно, все противоречиво, а главное, выбора нет и СИЛ НЕТ. После ее ухода — почитал. Читал и после обеда. Потом часок дремал. Проснувшись, вновь сел с Лесковым. Закончил 2-ю часть.

А денек тем временем нахмурился, небо затянуло. В открытую форточку ветерок наносит непрерывный гул машин со стороны шоссе: видимо, очень влажно. В 5 час. дня пошел дождь с мелким снегом. Рано стало темнеть. Так я и не пошел никуда: посиживал, почитывал, прислушивался к обрывкам смутных мыслей и ощущений… и так до ужина.

Появились дядьки из телевидения ФРГ, но я их не принял: отъехали ни с чем. После ужина с Ириной Ш. ездили в Зеленогорск на переговорный пункт. Странное впечатление: темнота, редкие фонари. Поблескивает мокрый асфальт, уходящий в ночь, и нигде ни души, совсем как зловещее начало трагического финала!

Дома — читал. В 10 часов позвонил к Але: она уже в постели; рядом «землеройка», ночующая эти дни у нас.

30 марта.

Пятница. Утро и весь день в тумане. Похолодало, стынь, тишь; укутанное мглой, потайное действие Весны. В 9 часов утра звонок Але: уже в кухне, «на ходу». <…> Заезжала И.Ш. В 1-м часу дня поехал с ней. У Мити — Радчик, Ашкенази, Котикова. Шостакович «болтает» опять о двухлетнем своем бесплодии, Рахманинове, обязанностях «хорошего» гида в музеях, о случае с Тухачевским, взявшим где-то в музее на себя обязанность гида, по причине малограмотности последнего. Обед с Шостаковичами. Ирина отвезла меня домой.

На выезде из ворот застряли в мокрой мешанине снега, Вызывали «трех мушкетеров» с лопатами. 4 часа — дома. Дрема. Чтение. Зябко. Что-то смутно на душе. В 6 часов звонок к Але. Ее плодотворный день: утром репетиция с Тищенко (концерт для флейты с орк.), потом репетиция в оркестре и после нее еще репетиция с Тауэр.

Вчерашние немецкие телевизионщики толкутся у Оника (??). Зоя [Стрижова] на партсобрании хорошо осадила 2-й оркестр. Еще чтение. Японский фильм. Мой шок от наглядности предстоящих японских дел… 10.30 с Норой звонили к Але.

31 марта.

Суббота. С 10.30 до 11.30 — до гликмановской горки. Пасмурно, тихо, но от снега тянет холодом. По дорогам много вытаявшей земли. В лесу снега совсем слабые, лежат неглубокими, рыхлыми пластами. Воды нынче почти совсем нет: слышал подснежное журчание только одного ручейка. Бывали годы, когда здесь весной весь лес полнился колокольцами, журчанием и даже шумом множества родниковых ручейков — песней воды.

Идется вяло, ноги тяжелые… Дома надел шубу и целых два часа сидел дышал на балконе. Холодноватая, немая тишина. Даже ворон почти не видно и не слышно. Прилетела пара синичек, перепархивала в березках.

Пришли три местные псины, расположились около меня. Тигровая беременная сучка, грудастый кобель (видимо, ее супруг) и рыжий кобелишка, тоненький, тонконогий, поджарый и робкий. Их молчаливые, но такие выразительные мизансцены, окончившиеся добровольным уходом рыженького.

Подошла Нора с Мишей; рассказывали о своих нарвских делах. Заезжала на минуту Ирина Шостакович. Нора и Миша оставались до обеда. Беседовали о вкусной еде, о черепаховом супе, об эстонском супчике из креветок, об икре, блинах и пр. и пр. Зябко сегодня в комнате. После обеда забрался под два одеяла и крепко заснул. В 4 час. сел с Лесковым. В 5.50 закончил книгу.

За окном серо. Спускаются ранние сумерки. Обступило глухое молчание. И тихонько сосет сердце, будто тянет его кто-то за тонкую ниточку… Будто прицепилась к нему мышка и виснет неподвижно. «Некуда»…

Одиночество в молчаньи на часок или ненадолго — отдых.

Одиночество в молчаньи надолго — удушье, тюрьма

Одиночество в молчаньи навсегда — могила…

Но как же это?! Как представить это? Волосы дыбом?!! Да! Но там не будет времени? Там не будет и «навсегда»? Ибо минует там Все мгновенно («момент вечности»).

6.15 — звонил к Але: собирается на