до 2-го часа пошел до станции Репино, через репинский центр. Густыми косяками по парковой аллее идет предсубботний пенсионер, «пердовики и пердовичихи». Сидел на станции, «вникнув» в окружающее, потеряв чувство времени и самого себя. Совсем как при «волхвовании» Природы?! Вспомнился батюшка Александр с его: «Смерти не боюсь, но к жизни привязан». А я-то все еще думаю, что к жизни я не привязан, что не нужно мне ничего, что умер я… Вранье это: так же жаден к жизни, как в юности! За внешними омертвевшими слоями души (с ослабевшими силами тела) сердцевина моего существа будто даже и не жила еще — так иссушающе горяча жажда ее брать, осязать, видеть, обонять, слышать Бытие… «Вещное» Бытие. Пусть оно даже является в виде субботних пенсионеров, проносящихся переполненных электричек, вон тех двух собак, готовящихся к драке за будкой станции, или паралитика-инсультника, присевшего около меня на скамейку. Выходит, что и я, как отец Александр, «привязан к жизни», но только, в отличие от него, смерти боюсь до смертного ужаса… (Человек, бросившийся на шею дикарю, угрожавшему ему топором, — скорей бы уж!) Хотя приближение и близкая неотвратимость ее заставляет казаться иногда, будто есть какая-то готовность к ней, что будто приятие ее в самом деле существует… и будто оно и есть сегодняшняя реальность.

Домой пошел лесной дорогой. Присел на приступочке у Колиного дома; теплынь. Влажный снег на дороге садится под ногой, в следочках кой-где водица. На крыльце одного из киношных коттеджей на солнышке — два кота. Когда выходил из дома, на дороге была группа: «московская» мама с сынишкой и червеобразный, ушастый, прыгающий вокруг них щенок, а махонькая собачея облаивала их со своего «собственного» крылечка: «не смейте, мол, ступать на мою территорию!»

Перед обедом заглянул Мнацаканян, плакался на свои личные дела. Позвонил Але: выезжает в 3. После обеда прилег, дремал и любовался на трепетную игру бликов на стене, отражающих световые вспышки падающей на балконе в талую воду капели и скользящую по воде волнистую рябь.

В 4.45 пошел проверить, как Аля. И в это время ее появление. Сидела. Отдыхала. Потом прилегла, закутавшись в «пунхо». Усталая, с разъезжающимися глазками, в шоке переезда и новой среды. Меня «посасывают» незаписанные дни и нарушенность холостого порядка в комнате (?!).

В 8-м часу на ужин. Субботний бедлам: наплыв «гостей», шум, тетки не успевают обслужить, жарко, слепящий свет от желтых занавесок на окнах… Появление Ирины Шостакович. С ней к нам. (О Мите, Баршае! Четырнадцатой симфонии Ш., дирижерстве Ростроповича, записях, о том о сем. Утомительно.)

В 10-м часу Аля ее проводила к машине. Рано легли. Очень жарко как-то.

Аля — настоящая!!!

25 марта.

Воскресенье. Оба плохо спали. Но проснулась Алена хорошая: на подушке — два «синих цветка». После завтрака — «и стирки всякие», и сон, конечно, глубочайший. С 12.30 до 1.30 на скамеечке у дома. Теплынь. Снега на глазах тают. По дорожке бегут струйки, искрятся, уносят пузырьки воздуха, кусочки снега, рушат хрусткие льдинки, скрываются под снег на обочинах… Веет свежий ветерок. Сидим, подставив солнцу носы. Красивый папа с мальчонком, упорно набирающим в резиновые сапожки снег; «московская» мама с детенышем, всякие вновь прибывающие кинодамы и господа во всяких кожах и мехах.

После обеда сон. Проснувшись, любовались на (по-вчерашнему) играющие и несущиеся на стене блики, на причудливые тени «жучка» и стерегущую его «щуку», на рисунок прямых и отраженных солнечных пятен… Потом сел записать дни, Алена — с А. Толстым («Хлеб»). Кино: «Комитет 19-ти». Потом Нора и Миша у нас. Шампанское.

26 марта.

Понедельник. Ночь. У меня: сознание невыполнимости всего предстоящего, неодолимость (Япония, лето, осень…). Небывалое чувство безнадежности; главное — физическая несостоятельность… (сердце болит). У Али: чувство полного одиночества в окружении общего предательства. <…> За окном теплынь, солнце, капель. Вторично проснулись повеселее. Опять разговор: как спастись от поездки в Японию? Конечно, выхода не нашли. Выпили кофеек и 2 часа сидели в мягких креслах на балконе, в солнечной тиши. Вороны, летящие парами. Два события: на балконе снег стаял, появление первой мухи и крапивницы, пьющей воду из лужицы. Приезжала Ирина Шостакович. После обеда — сон, Аля на тахте в уголке. Проснулся голодный. Кофе. На стене сегодня нет пляшущих отраженных бликов: лужи на балконе высохли, капели тоже нет. О треске нынешнего качества, картошке обмороженной (целыми поездами), о Системе, «Суслике» и его роли и о пр. Потом долго о [ритмической] фигурке (Гендель; Шостакович, начало Пятой симфонии) и прочих трудностях фразировки, расчете дыхания. Много о моих и Алиных путях в Любви. Наконец, о конкурсах и о гибели старичка-сапожника Ивана Семеновича. Проговорили почти до ужина. Кино: «Звуки музыки». Прелестно!

27 марта.

Вторник. С утра оба вялые. После завтрака дремал. Вышли посидеть на скамейке. Появилась Ирина с пирожными. Когда уехала, пошли побродить. К лесной дороге не попали: непроходимая лужа. Встреча с псиной и угощение ее колбасой отдыхающими. Часок походили дорожками вокруг дома. Серо. Просвечивает солнце. Но зябкий ветерок. На дорогах снежная слякоть. Снег стремительно тает, почернел от слоев вытаявшей, опавшей за зиму, хвои. В лесу оголились кочки, высунулись черничные кустики; под каждым деревом кольцо проталины. Все это показалось сначала неуютным; но когда представили себе возвращение в город — обернулось счастьем, почти раем.

С воронами я ошибся: еще только строят гнезда, носят прутики и веточки и большими стаями ведут брачные игры. Вот, расселись за домом в березовой роще, галдят хриплым хором, что-то решают нам неведомое. Аля узнает голос какой-то своей знакомой, особенно крикливой вороны, живущей где-то за дорогой, напротив нашего дома. После обеда оба в сон. В 4 час. проснулись. На стене полосы яркого солнца, за окном голубой, разгулявшийся денек. 4–5.30 Алины мысли в связи с моими записями. Прошлое записанное всегда лучше прошлого, когда оно еще было настоящим. Ибо записанное — оно уже преодолено, оно мое, зыбкий «мостик» его преодолен мной. Преодоление его стало действительностью, оно — мое. Будущее же состоит из надежд и намерений. Надо быть, знать, ценить только настоящий миг. <…> 5.30–6 на балконе. Предзакатный час. Солнце за вершинками леса. Скоро повеяла вечерняя стынь, набежали тени. Кино «Медная башня» (чешская картина, нудная и надуманная). Устал, недомогание какое-то. Зашли Мишка с Норой. Каким-то образом разговор набрел на тему Акима [Козлова]. Нахлынула «филармония», стало совсем «сумно».

28 марта.

Среда. Тягчайшая ночь. Сердце болит. Опять задавило сознание неодолимости предстоящего, страх, что «не выдюжить» всего чисто физически… Встал с