духовном плане (философском, научно-познавательном, художественном) бывают по-своему весьма продуктивны. Как осенняя пора в природе.

Может быть, век империй вообще отошел в прошлое – коль скоро эта форма развития скомпрометировала себя раз и навсегда? В наше демократическое время многие мыслят подобным образом. Но если так, то могут ли они объяснить, по какому ведомству следует числить, скажем, жестокие локальные войны второй половины XX – начала XXI века (Вьетнам, Ирак, Афганистан и др.): как рецидивы, эксцессы уже отжившей имперскости (чьей?), или как зарю победоносного шествия по планете демократии?

Решение всего спектра подобных вопросов выходит за рамки моих намерений, да и возможностей тоже. Но полностью отвлечься от них, по-моему, все же нельзя. Перечисленные вопросы общего характера следует постоянно удерживать в поле своего внимания, хотя бы где-то в пограничье. Речь идет об исходных теоретических предпосылках решения тех конкретных вопросов, которые интересуют нас.

Теперь попытаюсь сместить акцент с термина «империя» на другое слово, с ним соотнесенное, – «надлом». Обычно, когда заходит речь о надломе советской империи (цивилизации и т. п.), подчеркивают имманентный характер этого процесса, трактуя надлом как саморазрушение — экономическое, политическое, социальное, идейно-духовное. При таком подходе объективные факторы и симптомы, которые, действительно, имели место, часто заслоняют собой импульсы субъективные, подготовившие и ускорившие развязку. Начало «перестройки», развитие «нового мышления» и т. д. – не только наглядные индикаторы кризиса и разложения прежней системы, но и проявления целенаправленной активности определенных общественных групп и слоев. Интеллигенции – прежде всего. Применительно к нашей теме мы вправе сказать: отечественная интеллигенция 50-х – начала 90-х гг. XX столетия не только свидетель и регистратор «надлома советской империи», но и деятельный агент, участник этого процесса.

Конечно, сказанное относится не ко всей интеллигенции в целом, а лишь к известной части, впрочем, немалой численно, ее весьма активного, «пассионарного» (по Л. Н. Гумилеву) слоя. И здесь на передний план выходит «знаковая», как теперь принято говорить, фигура позднесоветского гуманитария. Весомую часть этой условной категории деятелей составила творческая интеллигенция. Не в последнюю очередь ее умонастроения, притяжения и отталкивания, ценностные устремления и идеалы составили ядро так называемого «духа перестройки», ставшего со временем идейным стержнем самоутверждения новой России. Эти ценности и идеалы осенили и осеняют творчество многих отечественных художников. Этим объясняется, кстати, и мой личный интерес к социально-психологическому складу «позднесоветского гуманитария». Этот персонаж, как мне кажется, отнюдь не анахроничен, он и сегодня многое определяет в духовных процессах России и в ее искусстве. Фигура же эта, на мой взгляд, явно недооценена и недостаточно исследована как в своих прошлых, так и нынешних проявлениях.

Чтобы набросать психологический портрет позднесоветского гуманитария, нужно бросить взгляд в ретроспективу последних десятилетий XX века. Необходимо воссоздать атмосферу прошедшего, вжиться, вчувствоваться в нее. Получившаяся в итоге картина будет, конечно, не лишена черт субъективности и неизбежной неполноты. Ведь материалом для нее послужат, во-первых, личные наблюдения автора – современника портретируемого типа и, во-вторых, отобранные им же, более или менее репрезентативные, публикации в СМИ, книжные издания. Чтобы хотя отчасти компенсировать заведомую «вольность» такого наброска, хотелось бы обратиться поначалу к источнику целостному, системному, оформленному в качестве публичного документа. И вместе с тем – достаточно адекватно выражающему дух своего времени. Но где найти, где взять такой источник?

«Человеческий документ» 1989 года. (О конституционном проекте А. Д. Сахарова)

Некоторое время назад я писал о жанре «духовных завещаний» в русской культуре конца XIX – первой трети XX в.[558]. Теперь у меня есть повод продолжить эту тему уже на материале недавнего прошлого. Я имею в виду проект конституции нашей страны, разработанный Андреем Дмитриевичем Сахаровым и его ближайшими сподвижниками по Межрегиональной группе народных депутатов СССР в 1989 году.

История создания этого документа, за которым закрепилось название «Сахаровская конституция», знаменательна и драматична. Как известно, начатая М. С. Горбачевым перестройка прошла три этапа: ранний (1985–1988), средний (1988–1989) и поздний (1990–1991). В 1988 г. обозначился кризис перестройки, который продолжал углубляться. Средний период стал наиболее критическим, переломным. Плодами попыток выхода из него явились XIX Всесоюзная партийная конференция (28.06–01.07.1989) и I Съезд народных депутатов СССР (25.05–09.06.1989).

Чтобы избежать пространных пояснений по поводу этих событий, приведу лишь скупую, в телеграфном стиле изложенную, выдержку из справочного издания. «Историческое значение данного съезда было в том, что:

– был получен первый опыт парламентаризма в СССР;

– был сформирован Верховный Совет СССР (Председателем Верховного Совета избран М. С. Горбачев);

– съезд дал возможность вернуться в большую политику Б. Н. Ельцину, будущему Президенту России;

– съезд открыл для советского народа новую плеяду политиков, значительно повлиявших на ситуацию в стране в конце 1980 – начале 1990 гг.: А. Собчак, А. Сахаров, Г. Попов и др.;

– впервые в истории СССР была сформирована оппозиция, выступившая с критикой КПСС и советского строя (первоначально – “Межрегиональная депутатская группа", сопредседатели – А. Сахаров, Б. Ельцин, Г. Попов, Ю. Афанасьев, Ю. Пальм).

Главный результат выборов и проведения Съезда народных депутатов СССР – зарождение в стране второго центра власти, альтернативного ЦК КПСС и Политбюро»[559].

А. Д. Сахаров вошел в состав Комитета по конституционному надзору, которому, впрочем, предстояло не столько отслеживать и исправлять нарушения существовавшей «Брежневской» конституции, сколько озаботиться созданием новой. Первое заседание Конституционной комиссии под председательством М. С. Горбачева было назначено на 27 ноября 1989 года. Сахаров готовился заранее к заседанию, спешил и к этому сроку представил М. С. Горбачеву свой отработанный и завершенный проект, озаглавленный: «Конституция Союза Советских Республик Европы и Азии». 14 декабря

1989 года Сахаров выступил в Кремле на собрании Межрегиональной депутатской группы с краткой речью, которая, к сожалению, стала последней в его жизни. Через три часа он скончался.

О проекте Сахаровской конституции близкий друг покойного и продолжатель его дела сказал: «Вот его политическое завещание, если угодно»[560]. И с ним нельзя не согласиться.

Сначала сахаровский конституционный проект был напечатан в ряде малодоступных периферийных изданий (нельзя забывать, что сторонник радикализации перестройки Сахаров находился в известной оппозиции по отношению к более умеренному, на его взгляд, Генсеку), а затем и в отдельных центральных газетах и журналах.

Но самый эффективный шаг по увековечиванию сахаровского текста, как и памяти о всех драматических обстоятельствах его создания, предпринял, как мне представляется, культуролог Л. М. Баткин. Составленная им брошюра «Конституционные идеи Андрея Сахарова» была издана буквально по следам свершившихся событий, в

1990 г., стотысячным тиражом[561]. В этой брошюре помещен не только итоговый, завершенный текст Сахаровской конституции, но и первоначальный, черновой ее вариант. Разночтения между тем и другим, спорные пункты