полиции, незаконных арестов и психушек»[570], или статья 8-я Конституции: «Никто не может быть подвергнут пыткам и жестокому обращению. На территории Союза в мирное время запрещена смертная казнь»[571]. Такие формулировки не очень-то стыкуются с прозрениями относительно будущего; тем не менее, напоминания и предостережения против рецидивов прошлого не выглядят излишними.

Вторую исходную идею Сахаровской конституции составляет, в изложении Л. М. Баткина, тезис: «Сначала и выше всего права отдельного человека»[572]. На взгляд упомянутого комментатора, это положение отнюдь не противоречит первой идее (т. е. общечеловеч-ности). Ибо таков особый характер сахаровского глобализма. В нем приоритет, наиболее фундаментальная роль отдана индивиду, личности. Человечество начинается с индивида, отдельной личности, и именно ее права и свободы в первую очередь должны охраняться государством и обществом. Общечеловечность и индивидуализм, глобализм и персонализм для Сахарова – «двуединая идея», «два лика единого приоритета»[573].

В психологическом плане, после нескольких десятилетий или даже столетий «имперского тоталитаризма», столь четкий акцент на изначальности и неприкосновенности индивида кажется объяснимым и понятным. И, тем не менее, для человека русской культуры сахаровский приоритет звучит непривычно и странновато. Индивид ведь – феномен небеспредпосылочный, он так или иначе укоренен в некотором социальном целом, опосредующем связь между отдельным человеком и человечеством. Указание на такую связь напрашивается само собой, оно вытекает из самой сути дела. Но комментатор и сторонник сахаровского проекта Баткин считает подобное излишним, ибо: «… всякая национальная, групповая принадлежность есть часть индивида, одна из пригодных или свободно выбранных им характеристик, потребностей, целей». Это касается всех коллективных образований и феноменов, вплоть до «интересов общества в целом»[574]. Удерживая в памяти этот характерный момент, продолжим наш анализ далее.

Статья 3-я Сахаровской конституции гласит: «Европейско-Азиатский Союз опирается в своем развитии на нравственные и культурные традиции Европы и Азии и всего человечества, всех рас и народов»[575]. Это – декларация. Фактически же в дилемме «социалитет/личность», коллективизм/персонализм» приоритет отдается западной традиции. Л. М. Баткин не считает нужным скрывать это. Если в СССР акцент обычно делался на социально-экономических правах индивида, пишет он, то Сахаров ставит во главу угла «личные свободы, выкованные в западном мире»[576]. В том же ключе комментатор говорит о «сахаровской… новоевропейской иерархии ценностей» – «но, конечно, не им созданной… а лишь всецело воспринятой умом и сердцем»[577]. (Как тут не вспомнить киплинговское: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись»…)

В политической конституции, по словам Баткина, обязательно должна быть сформулирована надполитическая, всечеловеческая, гуманистическая цель. У Сахарова эта цель, как мы помним, «счастье, полная смысла жизнь всего народа». Но что составляет смысловую полноту каждого отдельного, индивидуального существования? Согласно Баткину, это «не что иное, как культура»[578]. Стало быть, индивидуальное самоосуществление в сфере культуры (или в рамках, пределах культуры) и есть счастье, цель жизни как отдельного человека, так и всего народа.

Как будто, верно. Но позволю себе не во всем согласиться с этим.

От счастья личного самоосуществления до счастья реализации сверхличных, общенародных целей – дистанция немалого размера. Спросим себя: кем бы остался в истории сам академик А. Д. Сахаров, занимаясь исключительно теоретическими проблемами атомной физики? Счастливым ученым, успешно реализовавшим свой талант, свое главное призвание, – это несомненно. Да, так бы оно и было – если бы в гиперкритических обстоятельствах тогдашнее государство не привлекло его к проекту создания отечественной водородной бомбы. Что в итоге обеспечило народу нашей страны военный паритет с США, безопасность на долгие годы, а для всего человечества – уменьшение угрозы ядерного апокалипсиса. Самому Сахарову сотрудничество в те годы с государством принесло славу не только выдающегося ученого, но и гражданина. (Сахаров, как известно, трижды Герой Социалистического Труда).

В философской науке признана и эффективно работает единая диалектическая цепь понятий: «единичное» – «особенное» – «всеобщее». Следуя западной модели общественного развития, основанной на единичном, А. Д. Сахаров в своем конституционном проекте, мне кажется, невольно жертвует средним термином – «особенным». То есть коллективными, групповыми, национально-народными и, наконец, общесоциальными интересами. От единичного он предпочитает делать шаг непосредственно к всеобщему. И это вряд ли верно. (Думаю, не случайно и у его последователя-комментатора Баткина отсутствует хотя бы попытка различения культуры личности, дорогой ему, и культуры общенародной, а также общечеловеческой).

Третья сквозная идея Сахаровской конституции – это конституционное обеспечение многопартийной парламентской демократии. Полагаю, ее можно рассматривать, анализировать вместе с идеей четвертой, которую Э. С. Орловский – еще один комментатор проекта – обозначил как «равенство всех республик в сочетании с дифференциацией условий их вхождения в Союз»[579].

Вопросы демократической организации государства, его структуры и всей общественной жизни были разработаны Сахаровым весьма тщательно, даже скрупулезно. При этом автор не пытался, как говорится, заново изобретать велосипед. По свидетельству Баткина, «Сахаров охотно принимал во внимание мировой, особенно североамериканский опыт»[580]. Российский опыт, впрочем, тоже привлекался – исключительно в качестве негативного примера. «Ведь главное, – разъясняет комментатор позицию академика, – достаточно проверено мировой и (хотя бы в отрицательном смысле) отечественной историей: всем нашим мучительным, позорным прошлым и настоящим», «тотальным кризисом “реального социализма”»[581] и т. д.

В разделе, посвященном национально-государственному устройству будущего Европейско-Азиатского Союза, не случайно появляются упоминания об «империи» и «имперскости»: именно этому, по Сахарову, Баткину и их сподвижникам, следовало искать демократическую альтернативу. В СССР «союзные республики (были)… подчинены имперскому наднациональному центру – это неравноправное устройство уничтожается», – комментирует текст Конституции Баткин. – «Никакого «центра» над республиками нет»… «Не центр “расширяет права республик”, а они вручают их центру»[582].

Что правда, то правда: разрабатывая свой конституционный проект, Сахаров заботился о суверенности государств, объединяющихся в Союз. Самым тщательным образом просчитывал он, какие свои функции и на каких условиях республики делегируют «наверх», т. е. на вышестоящий, общий уровень управления. Ах, если бы с такой же детальностью оговаривал он условия вхождения всего Союза в состав мирового целого! Этого, к сожалению, не случилось. Сам термин «суверенитет» (вспомним, по ассоциации, сурковскую «суверенную демократию») в соответствующей, начальной части текста Конституции практически не употребляется. Когда Л. М. Баткин заявляет, что «весь конституционный процесс преобразования идет снизу вверх»[583], – это верно ровно наполовину. Во второй, условно, части проекта, где излагаются принципы внутреннего устройства будущего государства, действительно реализуется принцип «снизу вверх» В первой же части вектор избран противоположный: «сверху вниз». Многократно и безоговорочно подчеркивается приоритет наднационального уровня над национальным. Указанная непоследовательность в проведении единых принципов демократии как во внутренней, так и во внешней политике государства, увы,