и направления их редактирования прокомментированы весьма компетентным лицом – самим составителем брошюры. Баткин, как выясняется из написанного им пространного Послесловия к сахаровскому проекту, был близким другом А. Д. Сахарова и его собеседником в процессе работы над Конституцией. Кроме того, некоторую лепту в разработку сахаровского проекта и в прояснение ситуации вокруг него внесли Г. М. Старовойтова и Е. Г. Боннэр-Сахарова (воспоминания последней помещены в брошюре). Единомышленники академика, Э. С. Орловский и А. М. Яковлев, поделились с читателями брошюры своими размышлениями о его проекте.

Л. М. Баткин, несомненно, оказал большую услугу позднейшим исследователям указанного документа, получившим, благодаря ему, в свое распоряжение ценную «информацию к размышлению».

Едва ли не первыми к анализу сахаровского проекта обратились правоведы, что вполне естественно. Конституция есть прежде всего политический и юридический документ, и вполне компетентно судить о нем могут и должны специалисты в данной области. Но, с другой стороны, Основной Закон притязает на то, чтобы в будущем регулировать жизнь миллионов людей; а раз так, то он одновременно обращен и к самой широкой аудитории. Думаю, это обстоятельство делает правомерным и мое обращение к нему – не профессиональное в узком смысле слова, но оттого не менее заинтересованное.

Если для Л. М. Баткина проект Конституции 1989 г., который он называет «законотворческой робинзонадой Сахарова»[562], ценен как остающийся в истории «волнующий памятник правовой и политической рефлексии»[563], то для меня он прежде всего – показательный человеческий документ. В данном случае А. Д. Сахаров выступил не только как выдающийся ученый-физик современности, лауреат Нобелевской премии, но и как общественный деятель, провозгласивший свое гуманитарное, социально-политическое кредо. В Сахаровской конституции отпечатался, отложился образ мыслей и чувств определенных кругов российской интеллигенции перестроечного периода. Не всей «поголовно» интеллигенции, но значительной ее части. Да и народа тоже. Именно этим она мне и интересна в контексте данной статьи. Проект Сахарова, на мой взгляд, достаточно репрезентативен для того, чтобы выяснить хотя бы в первом приближении, как готовился «надлом советской империи», кто и с какими устремлениями, во имя чего его приближал.

В основу проекта Сахаровской конституции заложены, согласно развернутому комментарию Л. М. Баткина, пять принципов-идей. Последуем за комментатором и рассмотрим их в установленной им последовательности. Однако сделаем это не в апологетической тональности (как преимущественно у Баткина), а в более привычном для нас рационально-аналитическом ракурсе.

Первая исходная идея проекта – «сахаровский глобализм», или «принцип всечеловечности» (общечеловечности)[564]. Для Сахарова это значило прежде всего – обуздать милитаризм, политику агрессии, которая обостряет холодную войну до пределов горячей и ставит мир на грань ядерной катастрофы. Идеологическим обоснованием такой гибельной политики служит, по его убеждению, «мессианизм» – стремление навязывать другим странам и народам собственную идеологию и свой образ жизни. В новом государстве, для которого писалась Сахаровская конституция, с этим злом должно было быть покончено. «Союз не имеет никаких целей экспансии, агрессии и мессианизма. Вооруженные Силы строятся в соответствии с принципом оборонительной достаточности» (статья 12)[565].

Сахаров пишет об этом в обобщенном стиле, но конкретный его «антипример» очевиден. Это – СССР, тоталитарное государство социалистического, советского типа. Баткин в своем Послесловии излагает ту же идею в эксплицированном виде и как лично им прочувствованную. «Таким образом, наша страна никогда больше не будет претендовать на некую особую ведущую роль спасительницы и благодетельницы остального мира. Политический мессианизм любого толка… запрещен конституционно». И затем конкретизирует эту формулировку по максимуму, перечисляя мессианизм «большевистский», «православно-шовинистический», «исламско-фундаменталистский»[566]. Кто здесь мыслится как отвергнутый и поверженный враг, вернее – враги, предельно ясно.

Сахаров писал свой конституционный проект в особой исторической ситуации – поворотной, переломной. В его тексте совмещены два плана: актуальный и перспективный. Характеризуя эту особенность сахаровского текста, Баткин пишет, что в нем «словно бы совмещены сиюминутные, ближайшие – и бесконечно отдаленные, потенциальные исторические планы. Две реальности: настоящего и будущего»; это – «сплав специфического местного политического контекста – и контекста всемирно-исторического. Локальность и глобализм»[567]. Впрочем, там, где Л. М. Баткин видит органический сплав, я усматриваю все же двойственность, амбивалентность, обнаруживающую известные противоречия между планами, соединительные швы, скрепы. Но об этом позже.

А. Д. Сахаров остро переживал раскол единого человечества на две социально-политические системы, острейшее противоборство между ними, таящее угрозу всемирного уничтожения. Его Конституция – страстный порыв к единению мира на гуманной, не взаимоистребительной основе, порыв к всемирному братству людей. В этом отношении правомерно поставить Сахаровскую конституцию в один ряд с творениями-заветами таких представителей философии «русского космизма», как К. Э. Циолковский, В. И. Вернадский, Е. И. и Н. К. Рерихи и некоторые другие.

Набрасывая своеобразный психологический портрет А. Д. Сахарова, Л. М. Баткин подчеркивает его деловитость, прагматизм, расчетливость. Сахаров как психологический тип, по его словам, ближе к гончаровскому немцу Штольцу, чем к Алеше Карамазову Достоевского; он – «русский европеец». Сентиментальность и досужая мечтательность не были ему свойственны. Но в процессе работы над Конституцией и прагматик Сахаров почувствовал некую потребность в «высоких словах». Приподнятым гуманистическим пафосом проникнута статья 2-я Сахаровской конституции: «Цель народа Союза Советских Республик Европы и Азии – счастливая, полная смысла жизнь, свобода материальная и духовная, благосостояние, мир и безопасность для граждан страны, для всех людей на Земле независимо от их расы, национальности, пола, возраста и социального положения»[568].

Все отмеченное характеризует преимущественно перспективную сторону сахаровского проекта. Как мечта-прозрение о мире и братском единении людей на всем земном шаре, она сохраняет свое значение и сейчас. А. Д. Сахарову недаром присуждена Нобелевская премия мира за 1975 г. Что касается предвосхищения ближайшего будущего, то оно оказалось реально прогностичным. В конце концов, развитие нашей страны пошло именно по тому пути, по какому желал направить её академик Сахаров и его единомышленники.

Вместе с тем, есть в сахаровском проекте и сторона «локальная», несущая на себе явный отпечаток своего времени: «довлеет дневи злоба его». Прав Л. М. Баткин, отметив: «Мысль Сахарова естественно двигалась между двумя разнозаряженными полюсами». И здесь же: «Это проект, составленный советским диссидентом. И это проект, принадлежащий ученому, размышляющему о проблемах будущего человечества (курсив мой. – В. А.)»[569]. Выделенная фраза многое объясняет. От принципиальных противников тогдашнего общественного строя – диссидентов, еще вчера преследуемых и подавляемых государством, наивно было бы ожидать «олимпийского спокойствия», холодного объективизма. В Сахаровской конституции (как и в комментариях к ней, собранных в брошюре) клокочет едва сдерживаемый гнев приверженца демократии, направленный на пороки тоталитарного прошлого. Понятны и отмечаемые Баткиным «малоприглядные подробности насчет недопустимости тайной политической