— Дольф? — спросила я.

Он ответил не поворачиваясь:

— Мне за тебя сильно поджарят задницу, Анита.

— Не в этом случае, — ответила я. — Все, коговынесли из этого дома, не люди. По закону оборотни — те же люди, но мы с тобойзнаем, как это на практике. Кого трогает лишний убитый монстр?

Тут он повернулся, привалившись к трюмо, скрестив руки нагруди.

— Я думал, оборотни после смерти снова принимаютчеловеческий вид.

— Принимают.

— С этими змеями такого не случилось.

— Не случилось.

Мы переглянулись.

— Ты хочешь сказать, что они — не оборотни?

— Я хочу сказать, что я понятия не имею, кто они.Змеелюди есть в самых разных мифах — от индуистских до вуду. Может, эти вообщеникогда не были людьми.

— То есть вроде того наги, которого ты вытащила из рекидва года назад? — спросил он.

— Нага — истинно бессмертный. Эти твари, кем бы они нибыли, не выдерживают серебряных пуль.

Он на секунду прикрыл глаза, а когда открыл, я заметила, дочего он устал. Не физически, но сердцем, будто слишком долго лежит на немкакое-то эмоциональное бремя.

— Что с тобой, Дольф? Чего ты так... взбаламучен?

Он едва заметно улыбнулся.

— Взбаламучен, — повторил он. Помотал головой иотошел от трюмо, сел на край кровати, и я повернулась на стуле, сев на неговерхом, чтобы смотреть на Дольфа. — Ты меня спрашивала, которая из женщинв моей жизни спит с нежитью.

— Я жалею, что спросила, Дольф. Я прошу прощения.

Он покачал головой:

— Нет, это я вел себя как сволочь. — Глаза егоснова стали свирепыми. — Но я не понимаю, как ты можешь позволять этой...твари к тебе прикасаться.

Отвращение его было таким сильным, что почти ощущалось наощупь.

— Мы это уже обсуждали, Дольф. Ты мне не отец.

— Но я отец Даррина.

Я вытаращила глаза:

— Даррина? Твоего старшего, адвоката?

Он кивнул.

Я всматривалась в его лицо, пытаясь что-нибудь понять, боясьчто-нибудь сказать. Боясь, что я не поняла.

— А что такое с Даррином?

— Он помолвлен.

Лицо Дольфа было страшно серьезным.

— Что-то мне подсказывает, что поздравления неуместны?

— Она — вампир, Анита. Блядский вампир.

Я заморгала. У меня не было слов.

— Не знаю, что я могла бы сказать, Дольф. Даррин старшеменя. Уже взрослый мальчик, имеет право быть с тем, с кем хочет.

— Она труп, Анита, ходячий труп!

— Это так, — кивнула я.

Он встал и заходил по комнате злыми широкими шагами.

— Она мертвец, Анита, проклятый мертвец, а мертвец тебевнуков не нарожает.

Я чуть не рассмеялась, но инстинкт самосохранения у менявсе-таки сильнее чувства юмора. Наконец я сказала.

— Да, Дольф, к сожалению... действительно,женщины-вампиры не могут доносить ребенка до родов. Но ведь твой младший, Пол,который инженер — он женат?

Дольф мотнул головой:

— У них не может быть детей.

Я смотрела, как он ходит по комнате, туда-сюда.

— Я не знала, Дольф. Мне очень жаль.

Он снова сел на кровать, внезапно ссутулив плечи.

— Не будет у меня внуков, Анита.

Я снова не знала, что сказать. Никогда Дольф на моей памятине говорил о своей личной жизни ни со мной, ни вообще "скем бы то ни было.Мне было и лестно, и почти страшно. Утешитель из меня не очень, и я просто незнала, что надо делать. Будь то Натэниел, или кто-то из леопардов, или даже изволков, я бы его обняла, погладила, но это был Дольф, и я не была уверена, чтоон из тех мужиков, которые любят, чтобы их гладили.

Он сидел, уставясь тупо в пол, большие руки свесились сколен. Такой у него был потерянный вид. Я встала и подошла к нему. Он нешевельнулся, и я тронула его за плечо.

— Дольф, мне очень жаль.

Он кивнул.

— Люсиль все глаза выплакала в ту ночь, когда Дарриннас обрадовал.

— Из-за того, что она вампир, или из-за внуков?

— Она говорит, что еще слишком молода быть бабушкой,но...

Он внезапно поднял глаза, и то, что я там увидела, былотакой кровавой раной, что я чуть не отвернулась. Но я должна была заставитьсебя встретить этот взгляд, выдержать его. Дольф открылся мне сильнее, чемкогда бы то ни было, и я обязана была на это ответить. Должна была смотреть идать ему понять, что вижу все. Если бы он был моей подругой, я бы его обняла.Если бы он был даже кем-нибудь из моих друзей — за редким исключением, — ябы тоже обняла его. Но он был Дольф, и я просто не знала, стоит ли.

Он отвернулся, и лишь тогда, уже не видя этого страдания в егоглазах, я попыталась его обнять, но он не дал мне. Он встал и отошел, но япопыталась, и это было все, на что я способна.

Когда он повернулся ко мне, глаза его были непроницаемы,лицо — лицом копа.

— Если ты от меня что-то утаиваешь, Анита, я тебе устроюскипидарную баню.

Я кивнула, и лицо у меня стало такой же пустой маской, как унего. Момент откровенности миновал, и Дольфу было за него неловко, так что мывернулись на привычную почву. Меня устраивает. Я все равно не знала, чтосказать. Но я запомнила, что он открылся мне. Я запомнила, хотя и не знаю, чтохорошего в этом для каждого из нас.

— На меня в моем собственном доме напала группаоборотней или кто они там. Убили одного из моих гостей, ранили другого, а ты мнеобещаешьскипидар. За что?

Он мотнул головой.

— Ты что-то утаиваешь, Анита. Иногда мне кажется, чтопросто по привычке, иногда — чтобы быть гвоздем в сапоге, но ты мне пересталарассказывать все до конца.

Я снова пожала плечами:

— Я не говорю, что скрываю что-нибудь насчетсегодняшних событий, но я тебе рассказываю все, что могу, Дольф, и всегда,когда могу.

— А насчет твоего нового бойфренда с кошачьими глазами?

Я заморгала:

— Не понимаю, Дольф.

— Мика Каллахан. Я видел, как вы держались за ручки.

— Он на ходу пожал мне руку, Дольф.

— Он на ходу пожал руку, а у тебя на ходу мордарасплылась радостью.

Пришел моей черед потупить глаза. И не поднимать их, пока яснова не натянула на себя маску пустого лица.