проблем. Ты даже не представляешь, сколько времени я провел в беспамятстве. Я не помню так много. Легче сказать, сколько лет в памяти осталось.

– Но я бы мог тебе помочь.

– Никто бы не мог мне помочь. Мы друг другу были бы обузой, – сказал Норрис и стукнул шахматной фигуркой по доске.

Глубокий вздох. Ветер зашелестел листьями. Пыль поднималась на дорогах. С дали ползли тучи. Вильгельм грустил.

– Но я хочу, чтобы ты знал, что я никогда не врал тебе по собственной прихоти. Я клянусь тебе, – добавил Норрис.

– Я знаю, – выдохнул Вильгельм. – Но мне от этого не легче, сам понимаешь.

Катя повернулась к окну, облизала пересохшие губы, к которым прилипли песчинки. Горячий ветер раздувал светлые волосы, а в голове вертелись мысли. Влезть ли на лавочку? Подсмотреть ли?

– Что я могу сделать? – прошептал Вильгельм.

– Позволь исполнить свой долг. То, ради чего приехал. Я же говорил тебе…

– Ты не сказал, кто отправил тебя туда! Назови хотя бы эти имена! – прорычал Вильгельм, а по спине Кати снова поскакали мурашки. Она боялась даже думать, о чем они говорили.

– Но…

– Скажи! Какое условие мне поставишь? – устало выдохнул Вильгельм.

Норрис молчал долго. Ноги Екатерины приросли к лавке и почти онемели.

– Ты должен ей рассказать, Вельги. Сказать ей, почему оказался здесь, и ради чего. Если она тебе дорога, то должна знать.

Наступила очередь Вильгельма молчать. Он постукивал фигуркой по шахматной доске. Громко дышал, так, что даже Екатерине было слышно, а затем согласился. Даже не сказал «да». Просто промычал что-то невнятное, а потом выплюнул какую-то фразу на странном языке.

– Все? Теперь твоя часть клятвы выполнена, ты меня уговорил на правду. Где твоя?

Норрис глубоко вздохнул, стукнул ногтями по столу и что-то прошептал.

– Не помню, почему они отправили меня туда. Может, это и не они были. Я уже мало что помню, ты же понимаешь.

– Кто это был, Норрис?

– Ванрав. Ванрав и Годрик.

Стоило Норрису произнести эту фразу, Вильгельм сначала громко что-то прорычал, заскрежетал ногтями по столу, а затем во все горло закричал что-то на древней латыни. Что-то разбил, вновь долбанул по столу, и кричал, кричал, кричал. Голос его напоминал раскаты грома, а Норрис будто даже и не пытался унять ураган. А потом порыв ветра захлопнул ставню. Да так, что женщина, уже забравшаяся на лавку, чуть не упала.

Она на ватных ногах спустилась, уселась на землю, наплевав на все правила приличия, обхватила колени тонкими ручками и заплакала. Услышанное испугало ее до глубины необъятного сердца, растолкло всякое самообладание словно тонкий апрельский лед. Ей никогда не было так страшно. Она даже не могла понять, о чем говорили мужчины. Это пугало ее больше всего. До вечера она так и не увидела Вильгельма. На ужин спустился только Норрис и то, чтобы извиниться. Сказать, что не может с ней отужинать. А слова его, услышанные под окном, так и вертелись в голове женщины.

Дни посерели. За время, что Вильгельм избегал встречи с ней, она успела несколько раз съездить в город, но писем не было. А Катя все эти дни, полные обиды и одиночества, думала еще и о матери, которая тяжело болела. Знала – вряд ли ее снова увидит. Катя приезжала домой разбитая каждый раз, когда не находила ответа от семьи. Норрис тоже стал избегать Катю, а она чувствовала себя прокаженной и вечерами, когда уходила в спальню, зарывалась в ворох одеял и плакала. Страх, обида и унижение кусали ее, но спрятаться от их зубов Катя не могла.

Вильгельм долго собирался с мыслями. Днем он ходил по комнате, рисовал, но картины все выходили темные и депрессивные. Ночами – гулял в одиночестве по апельсиновому саду, думал, прикидывал, как можно объяснить жене, кто он такой и зачем приехал. Пытался представить ее реакцию, но каждая мысль пугала. Он думал написать письмо, но руки не слушались. Вильгельм смотрел на коричневатые листы, перья, чернильницы и понимал, насколько задержался здесь – уже и забыл о прежней жизни.

– Не знаю даже, может, мне как-то спроецировать ей длительный сон? Показать нашу жизнь.

– Вильгельм, нам это не под силу, – тихо сказал Норрис.

– Попробуем! А мы ее за это время перевезем на Шаттл. Проснется – будет уже в Академии, и объяснять ничего не придется, – неуверенно предположил Вильгельм, сидя на кровати и верча в руке шахматную фигурку, но Норрис отмахнулся.

– Ты должен рассказать ей сам. Какой бы ни была новость, легче будет принять ее из уст того, кого она любит. А она любит тебя, даже если ты ее любить не можешь, – отрезал Норрис и стукнул фигуркой по доске. – Шах и мат.

– Знаю, что она меня любит. В этом и дело, – прошептал Вильгельм, грустно взглянув на собственное поражение, а Норрис ему ничего не ответил.

Они долго просидели на сквозняке. За окном шел дождь, а Катя вновь уехала в город. Она зачастила пропадать, но Вильгельма это не заботило. Хотя даже Норрис уже понял, что ни за какими платьями и тряпками жена друга не ездила.

– Хорошо. Только прошу, начни подсыпать ей успокоительное. Думаю, после моего рассказа лучше будет сразу погрузить ее в транс, – выдохнул Почитатель и потер глаза окоченевшими пальцами.

– Ты не будешь ее спрашивать?

– Если я еще спрашивать буду, то вообще никуда не полетим. А так, наколем ее успокоительными, она уснет. Когда привезем назад, после операций, она уже и не вспомнит… Да, так будет лучше. Для нас всех лучше.

– Назад, – подавленно прошептал Норрис, но ничего не добавил.

Достаточно долго он послушно подсыпал Кате порошок в еду и питье. В Академии он назывался кодом, который произносить даже в неблагополучных районах не следовало, но многие Академики использовали порошок в экспериментах. Конечно, эти эксперименты они не документировали. Перед глазами Кати нависал плотный туман, а мир стал таким плавным, что ей казалось, будто кружка со стола падала четверть века. Она слегка покачивалась, когда ходила, а голос ее стал тягучим и каким-то булькающим, будто слова застревали в горле и с трудом проталкивались в рот. План работал. Но Вильгельм чувствовал себя отвратительно.

– Я порчу ей жизнь. – Он давно уже сидел на кровати, свернувшись в клубочек, и прятал нос в коленках. Норрис даже подходить к другу боялся.

– Так надо. Я понимаю, что ты к ней привязался, но…

– Но что? – пробубнил Вильгельм в коленки. – Но что, Норри?

– Но ты знал, зачем женился на ней. Ты к ней привык. – Норрис все-таки сел на край