кровати. – Она замечательная женщина, но ты ведь прилетел сюда не для того, чтобы отдыхать на итальянском побережье. Ты просто привык к ней.

– Она не заслуживает того, на что я ее обрекаю.

– Никто не заслуживает, Вельги.

– Но она куда больше не заслуживает! Она. Она… Она же любит меня.

– Любит. Но у нас есть Земля, которую нужно любить больше людей. Жизнь одного человека не стоит уничтожения целой Планеты, ты сам это понимаешь.

Вильгельм понимал, но говорить долго не мог. Он отворачивался к окну и смотрел на море, темное и беспокойное.

Это продолжалось почти две недели, по истечении которых Катя медленно готовилась к перемещению. Нужно было затупить ее восприятие, успокоить надолго, чтобы организм не погубил себя в момент шока, который должен был вот-вот наступить. Ее ждало путешествие на два века в будущее, а потом – полет в другой мир. Через две недели упорного откармливания и отпаивания любая новость воспринималась ей как обычный набор слов. Норрис проверил и множественно в этом убедился.

Тогда он поднялся в комнату друга и сообщил о достигнутом.

– Теперь твоя очередь. Я буду рядом, не волнуйся.

– Не волнуйся, – хмыкнул Вильгельм и взлохматил волосы. – И побереги глаза от ее ногтей. Ты забыл это добавить.

– Я не знаю про ее ноготки, ты в этом лучше разбираешься, – съязвил Норрис и юркнул за дверь, увернувшись от летевшей в него подушки. Вильгельм выдохнул и свалился на кровать. Одеяло пропахло Катей. И снова Вильгельм отложил разговор.

Это случилось в безветренный вечер, в который даже Луна побоялась выйти. Все стихло. Мир замер.

Шатающейся от бессилия Кате не понравилось его лицо – испуганное и бледное. Она все еще соображала, узнавала мужа, могла разговаривать, но эмоции ее притупились настолько, что даже новость о смерти матери восприняла бы спокойно. Катя медленно зашла в комнату, ведя рукой по стенке, чтобы не потеряться в темноте. Ее позвал Норрис, а потом исчез. Вильгельм сидел на кухне, обнимая длинными пальцами чашку кипятка. Был поздний вечер, но не горело ни единой свечи. Дом наполнился липким полумраком.

– Катя, сядь, пожалуйста, – выдохнул Вильгельм. От него пахло табаком и алкоголем. Глаза были пустые и холодные. Он тоже подготовился.

– Что случилось? – заплетавшимся языком прошептала она, а Вильгельм скривился, будто под ребра ему вогнали нож.

Вдох. Руки сжимают кружку. Жар. Выдох.

– Ничего не случилось… Я просто должен сказать тебе правду, – ответил он и отхлебнул кипятка, даже не поморщившись.

Она кивнула, но будто для вида. Вильгельм это заметил. На небо быстро набежали тучи. Холодный дождь забарабанил по стеклам, расшевелил море, которое забилось в беспокойном танце. Заухали совы, зашумели листьями деревья. Запахло прохладой.

– Прошу, выслушай мою историю. А потом – делай что хочешь. Хочешь бить – бей. Хочешь выплеснуть мне кипяток в лицо – выплесни. Я…

– О чем ты говоришь? – с трудом проговорила она.

Вильгельм поморщился и воскликнул:

– Да не любимый я, Катя! Я обманывал тебя! С начала и до конца! Всегда обманывал!

– Но я люблю тебя, – выдох, потерявшийся в визге ветра. Вильгельм зажмурился. По щеке его потекла слеза.

– Ударь меня! Посильнее, прошу! Я просто так рассказать тебе не смогу.

– Я не могу, я же люблю тебя, – ответила она, не шелохнувшись. Тряпичная кукла. Кусок пластилина. Его ледяная леди.

– Прости… Прости меня, – прошептал он. – Я должен тебе рассказать. Иначе мы все погибнем.

Она посмотрела на него затуманенными глазами. Голова ее чуть повернута, а плечи, спрятанные в ткань летнего платьица в цветочек, подрагивали.

Ему мерзко. Миллионы погубленных душ сейчас казались ему пеплом, по сравнению с медленно угасавшей женой, к которой он на самом деле привык. Он в миг осознал, как ошибался, когда думал, что дарил Кате достаточно ласки. Когда считал, что беготня в садах и поцелуи, разговоры по ночам и обещания счастья были настоящими. Ничего настоящим не было, кроме этого вечера – ради этого вечера он приезжал. Ради этих минут он так долго играл.

Вильгельм стер слезы ладонью и, в миг охрипнув, начал свой рассказ.

Впоследствии он даже и не мог вспомнить, что именно рассказывал. Лицо ее не менялось до самого его последнего слова. Он прошел путь от детства до квартиры в городке мостов и панельных домов. Она молча слушала, даже не кивала, а руки ее дрожали словно в лихорадке. Он много раз останавливался, вскакивал с места, начинал ходить взад-вперед по комнате. Хватался за волосы, прикрикивал, но не мог вытрясти из жены хотя бы одну эмоцию.

– Норрис, зачем ты превратил ее в живой труп?! – завопил он в конце, когда она даже не моргнула, когда рассказ завершился. Вильгельм не слышал, как она дышала. Он прикоснулся к ее щеке, и рука покрылась мурашками. Холодная. Вильгельм взвыл.

Норрис сидел в соседней комнате и шептал слова, которыми успокаивал себя долгие века. Но никакие звуки не могли унять дрожи, замедлить его быстро бившееся сердце.

Вильгельм вскочил, отвернулся, отошел к окну, громко и часто задышал. Ветер ледяными кулаками ударял его в грудь. Артоникс горел, вновь пытаясь что-то сказать.

– Это ты, это все ты! – закричал Вильгельм и схватился за камень, но тот обжег его. Руку Почитателю пришлось убрать. На глазах выступили слезы. – Катя, ну неужели тебе нечего сказать? – прошептал Вильгельм, подбегая к жене и хватая ее за руки.

Она плакала. Лицо ее не изменилось, все еще оставалось каменной маской, но глаза все еще сверкали сохраненной жизнью. Губы растянуты в вежливую улыбку. Прекрасная и покладистая кукла, о которой мечтали многие. Но слезы все еще лились из глаз.

– Я не хотел, чтобы все так закончилось. Но ты подходишь, Катя. Жизнь одного человека не может стоить жизни целой Планеты, – выдавил Вильгельм, прижимая податливое, что почти пластилиновое, тело к груди. Катя продолжала молча плакать.

Сзади послышались осторожные шаги, скрип двери. Звуки почти тонули в реве ветра, носившемся за окном. Тонкая рука прикоснулась к дрожащей спине Почитателя. Успокаивающе погладила.

– Самое время лететь, пока она не очнулась. Ей так будет легче, поверь.

Почитатель чуть выпустил жену из объятий и посмотрел в ее глаза. Провел пальцем по мокрой щеке. Он всхлипнул, задрожал вновь.

– А вдруг мы сделали что-то не то? Вдруг…

– Она вернется, когда я вколю ей антидот. Он есть в твоем доме, помнишь? Я давал его тебе.

Вильгельм вновь прижал жену к себе, уткнулся носом в ее пахнувшие океаном и апельсинами волосы. Он привязался к ней, сам того не осознавая, привязался.

– Обещаешь? – прошептал Вильгельм в макушку Кати.