Через полчаса Нуд заказывал еду на дом, Норрис осматривал квартиру Вильгельма, а Почитатель валялся на кровати. Оказалось, Нуд только так и питался эти месяцы, потому что пользоваться маскировочным кремом для частых походов в магазин так и не научился и смог выбежать в магазин всего несколько раз, в ужасную погоду, когда людей не было на улице, обмотавшись всей одеждой, в которой смог выглядеть прилично. Или ленился мазать все тело противной жирной мазью. Впрочем, его округлившиеся бока говорили сами за себя – карлик не жаловался.

За окном же разливалась уже привычная для Вильгельма зима: грязный снег с сугробами не выше сантиметра, желто-зеленые пучки травы, выглядывавшие из-под сугробов, и серый асфальт, сливавшийся с серостью неба. Вильгельм на мгновение задумался, что в Италии в декабре было тепло и солнечно. Море там горячее, а Солнце светит особенно ярко. Образы жизни, бывшей всего несколько недель назад, поплыли перед глазами. Грусть подступила к горлу. Он завернулся в одеяло и уставился в стену и попытался задремать, но от переживаний у него не получилось. Когда в комнату зашел Норрис и позвал Вильгельма есть, Почитатель помотал головой и отвернулся. Херц постоял в дверях совсем немного и ушел, стараясь не смотреть на игуану, перебравшуюся на кресло. Пусть говорить она не умела, но взгляд ее говорил Норрису достаточно.

Вильгельм лежал и думал. Мысли мухами вились в его голове и не приносили никакого успокоения. Он ругал себя за все, за что только можно было отругать. За прошлое, за настоящее, за будущее, казавшееся совсем призрачным. С трудом он мог представить отправление на Шаттл. Ужасные нагрузки могли погубить слабый организм Кати. Чего уж там говорить – Вильгельм был в опасности по той же причине. Нужно соорудить что-то для отправки Кати на Шаттл, но Артоникс только начал остывать. Для этого перемещения он уже постарался, нужно дать ему время отдохнуть.

– Что я сделаю? Вот что я тебе сделаю? Я же не могу тебя запихнуть в себя и защитить от лучей радиации. Я не могу вколоть тебе защиту. Ты же умрешь, если нагрузка будет слишком сильной, – говорил Вильгельм лежавшей на диване Кате. – Что я наделал? О чем я думал?

Вильгельм почувствовал, что прежде сильные, не затронутые перемещением руки, задрожали, а следом затряслось все тело. Он стянул со спинки дивана одеяло, обернулся им подобно блину с начинкой, но даже в тепле ему было зябко.

Лилиан долго пялилась на него без всякого интереса, шевелила хвостом и иногда, когда услышала тихие всхлипы Эльгендорфа, отворачивалась. Через какое-то время она забралась на комод в гостиной, где Вильгельм оставил вещи, которые после возвращения долго бы искал, и будто ненароком, сшибла с комода браслет, подаренный Вильгельму, когда-то художнику, Эндрю, парнем, о котором после смерти почти никто и не вспомнил.

Браслет шлепнулся о пол с громким звоном. Вильгельм приподнялся на локтях и, протерев глаза тыльной стороной ладони, посмотрел в сторону комода. Долго пытался понять, почему Лилиан сбросила браслет. Он встал и, пошатываясь от слабости, подошел и поднял его, покрутил в руках. Все те же подвески, тот же кожаный ремешок, который и был до этого.

– Я понимаю, тебе ненавистны все вещи, которые могут быть дороги мне, но зачем швыряться? – скорее устало, чем зло, спросил Вильгельм и убрал браслет в ящик стенки.

Игуана фыркнула, заморгала. Задергала хвостом.

– Как ты меня замотала! Вечно только брюзжишь и вредничаешь. Хоть бы раз у тебя настроение было нормальное. И зачем я тебя тогда вообще спас? Оставил бы на том острове и жила бы там, пока его не затопило. Может, больше благодарности бы было, – вздохнул Вильгельм и отвернулся к окну, за которым начинал моросить дождик.

Лилиан, будто обдумав слова Вильгельма, заскреблась. Подползла к краю и чиркнула хвостом снова, привлекая внимание.

– Чего тебе еще?

Лилиан снова чиркнула, мотнула головой и царапнула когтем.

– Снять тебя? – Вильгельм увидел легкий кивок зеленой головы. – Ну иди сюда. – Смирился Вильгельм и протянул ей руку.

Но Лилиан не отреагировала. Отвернулась и чиркнула когтем снова. И посмотрела на другую руку.

– Что тебе надо от меня?

Она вновь зыркнула и чиркнула когтем. Вильгельм протянул другую руку. Но Лилиан не полезла на нее – лишь ухватилась за браслет и оттянула его.

– Да оставь ты этот браслет в покое! Что он тебе так не нравится?! – воскликнул Вильгельм и отдернул руку. – Я пытаюсь придумать, как перевести Катю на Шаттл и не убить ее, а тебе бы только рвать мои вещи!

Лилиан проскрипела что-то невнятное и вновь чиркнула когтем по краю комода. Вильгельм посмотрел на нее. Потом на браслет. Напрягся, подумал. И тут до него дошло. Да так стремительно, что он даже подскочил от радости и на ходу принялся одеваться.

– Да! Да, конечно! Как я сам-то не додумался? – Вильгельм убежал в спальню, вернулся в гостиную, на ходу засовывая руки в рукава пальто, не снимая даже летнего костюма, а потом, когда уже собрался, подлетел к Лилиан, сгреб ее в охапку и чмокнул в зеленую колючую макушку. – Спасибо! Спасибо! Хоть какая-то от тебя польза!

Он выбежал из комнаты, бросив игуану. Та не успела ухватиться за край стола и соскользнула с поверхности, громко шлепнувшись об пол и зашипела.

Вильгельм подлетел к Кате. Та крепко спала, будто даже грудь ее не вздымалась. Отвернувшись, он выдернул у нее пару волосков и повязал на браслет, чтобы не потерять.

– Я надеюсь, что знаю, зачем это делаю, – шепнул он ей и бросился к двери.

На кухне играло радио, настроенное на ту же волну, на которую и месяцы назад. Читали тюремные письма. Норрис, завернутый в один из шелковых халатов Вильгельма, пытался понять, как Нуд мог уминать пиццу с ананасами за обе щеки и еще успевать макать кончик кусочка в ванильное мороженое. Карлик, уже переодевшийся в костюмчик цвета перезрелой сливы, сидел на крае стола и наслаждался всеми прелестями жизни.

– Господин, Вы куда? – спросил Нуд, завидев Вильгельма в дверном проеме. – А есть Вы не будете?

– Нет, я бежать… Мне надо, – бросил Вильгельм, пытавшийся ногой попасть в ботинок.

– Куда? А как же, – начал было Норрис, но Вильгельм махнул рукой, накинул на голову шапку и бросился на улицу, даже дверь не закрыв.

Улица завернута в серый. Цветом этим окрасилось все, от неба до земли. Вильгельм, весь в черном, казался ярким пятном. Он несся к кладбищу, к своему подземному