— Не буду называть их, вы и сами это знаете. Чего вы не знаете и что хотите узнать — насколько они истинны. Постараюсь по мере сил удовлетворить ваше любопытство. Вот только одно маленькое затруднение — Наташа запретила мне произносить имя Спасителя, а хронологически начинать надо именно с этого. Я нахожусь в некоторой растерянности, даже не знаю, как и быть, боюсь, что если вести рассказ не в хронологическом порядке, вам будет не совсем понятно, вернее, покажется неубедительным. Но все же попытаюсь. Итак, начнем!

Московская область, город Сергиев Посад, 9 мая 2005 года,

половина седьмого вечера

— Рад приветствовать вас в святой обители, — голос за их спиной прозвучал как набольший колокол, наполняя низким гулом всю площадь.

Северин быстро повернулся всем телом, благо, Наташа, прилепившаяся к нему, не мешала привычному уставному движению и, казалось, облетела его по воздуху. Перед ними, заметно возвышаясь, стоял Василий Иванович Шибанский. «Почему-то здесь он выглядит совсем не так, как в кабинете Биркина, — пронеслось в голове Северина, — там был профессор, здесь…» Сформулировать свое впечатление Северин не успел, потому что Шибанский протянул ему руку, как-то непривычно вывернув кисть тыльной стороной вверх. Почувствовав, как с его правой руки спала тяжесть, Северин ответил рукопожатием. Рукопожатие вышло крепким, истинно мужским. При этом Северину почему-то вспомнился Тургенев из рукописи Шибанского, наверно, потому, что ему, в отличие от Тургенева, не была дана скидка на возраст, так что теперь он точно знал, сколько у него косточек в кисти. Потом Наташа сделала шаг вперед и чуть приподнялась на носках, подставляя лоб для поцелуя.

— Храни тебя Господь, Наташа, — сказал Шибанский, приложившись губами к белому лбу.

Наташа радостно поклонилась ему, вероятно, уловив какие-то особые, ласковые нотки в голосе дяди. Северин ничего такого не уловил.

— Добром ли доехали? — спросил Шибанский.

— Лексус ласточкой долетел, — ответила Наташа.

— Ласточкой? — удивленно поднял брови Шибанский. — Ах, ну да. Хорошо.

— Что, самолет задержали? — подал голос Биркин.

Но голос был настолько слаб, что за эхом от собственного приветствия Шибанский вполне мог его и не расслышать.

— Нам не помешает небольшая прогулка перед ужином, прошу следовать за мной, — возвестил он вместо ответа на суетный вопрос, — вам же, Евгений Николаевич, это будет еще и интересно. Перед вами главный корпус нашей Духовной Академии, — сказал он двумя минутами позже, указывая на богато украшенное, двухэтажное, но казавшееся высоким здание, со встроенной в правую от них половину церковью, которая вздымала высоко вверх золотую маковку. — Его по традиции называют Царскими Чертогами, потому что до начала девятнадцатого века это был царский дворец, в котором останавливались государи и государыни российские, приезжавшие в Лавру на богомолье.

— Но традиция уходит намного дальше вглубь веков. Именно на этом месте царь Всея Руси Иван Четвертый, великий поборник веры православной, столь много сделавший для возвеличивания Троице-Сергиевой обители, повелел возвести дворец для себя и своей семьи. Позднее здесь несколько лет жил его брат, великий князь Юрий Васильевич. Сейчас это трудно представить, но в те времена дворец окружал довольно большой парк, в котором были и липовая аллея, и яблоневый сад, и посадки плодовых кустарников, и огород, и даже пруд. Впоследствии все это многократно переделывалось и сокращалось, пока не дошло до нынешней скудности. К сожалению, не сохранились даже четыре кедра, посаженные у самых Царских Чертогов другим ревнителем веры православной, великим князем Иваном Дмитриевичем. Случилось это знаменательное событие в октябре 1878 года, незадолго до его трагической гибели.

«Так, мифотворчество продолжается, — подумал Северин, послушно следуя за Шибанским, — вот только зачем? Или он так завуалированно укоряет меня за то, что я не рассыпался в восторгах от его рукописи немедленно по встрече? — он бросил быстрый взгляд на Наташу, потом на Биркина. — Странно, они восприняли эти слова как должное, как многократно слышанное, а не как неожиданную импровизацию».

— Храм Успения Пресвятой Богородицы, — сказал между тем Шибанский, показывая на белокаменную громаду, сказал так, как будто его спутники впервые увидели собор, а не стояли почти час возле него в ожидании встречи, — возведен по завету царя Ивана Четвертого в значительной мере попечением его благоверного брата великого князя Юрия Васильевича. При строительстве за образец взяли храм Успения в московском Кремле, но этот храм, как и колокольня, превосходят размером кремлевские. По преданию в ближнем к нам углу храма рядом с королевной Евдокией погребены останки благоверной супруги князя Юрия, великой княгини Иулиании, скончавшейся здесь же, в Лавре. Несколькими годами позже там же была погребена мать Евдокии, троюродная племянница великого князя Юрия, королева ливонская Мария Владимировна, урожденная княжна Старицкая.

Но Северина гораздо больше заинтересовало другое захоронение, находившееся прямо перед ним, у самых стен собора. «Усыпальница Годуновых», с некоторым удивлением прочитал он и пересчитал белые мраморные таблички — четыре.

— Царь Всея Руси Борис Федорович после своего злодейского убийства был погребен в великокняжеской усыпальнице, в храме Михаила Архангела в Кремле, — сказал Шибанский, заметивший, видно, направление его взгляда, — перед торжественным въездом в Москву царевича Димитрия Ивановича опричная чернь осквернила останки, выкинув их из могилы и из храма, в тот же день были злодейски умерщвлены супруга покойного царя, царица Мария, и его юный сын, царь Всея Руси Федор Борисович. Их бренные останки были подобраны великим князем Юрием Васильевичем и погребены сначала в Варсонофьевском девичьем монастыре в Москве, а чуть позднее его же стараниями были со всеми почестями перенесены сюда и погребены у стен храма Успенья Пресвятой Богородицы. С тех самых пор служатся в храме панихиды по невинно убиенному царю, последняя, торжественная, служилась десять дней назад, 28 апреля, когда исполнилось четыреста лет его смерти. Ну, а четвертая плита относится к сестре царя Бориса Федоровича, царевне Ксении, скончавшейся многими годами позже, в иночестве, под именем Ольги.

Посчитав, вероятно, что он дал исчерпывающие разъяснения, Шибанский двинулся дальше. Северин пошел за ним, еще более недоумевая. Он ни в коей мере не относил себя к знатокам отечественной истории, даже и к интересующимся, но основные вехи все же знал, что говорится, в объеме школьного курса. В этом курсе опричная чернь с царем Борисом Годуновым никак не стыковалась. Или взять этого самого князя Юрия Васильевича, которого Шибанский не один раз помянул и в своей рукописи, и во время короткой экскурсии здесь, в Лавре.

О том, что у Ивана Грозного был слабоумный младший брат, Северин помнил, на него ссылались, объясняя странные выверты в психике великого царя, вспоминался и какой-то дурачок-князь в исполнении Кадочникова из классического фильма Эйзенштейна, его, пускающего слюни и бездумно смотрящего на мир широко распахнутыми глазами, злобные бояре двигали на трон во время смертельной болезни Грозного.