ли ты себе желанное, уговариваешь себя, что равноценно звучало в простоте этой прямое тебе на всё дозволение, так же точно, как тогда, в ответ на горделивую его жалобу о напраслине, то самое, раз и навеки данное, разрешение с врагами-обидчиками биться самому? Тогда государь сказал прямо. А сейчас? «Кто зло на нас умыслил» – вот, вот оно, вот всему ключ и ответ! – «нас»! О-о-о… Возликовав, он выискал взглядом среди прибывающих к вечерней трапезе ватагу вчерашних «шутников», и вонзился в Сабурова. И загорелся сатанинским весельем, поскольку был Сабуров мрачен… Под грохот ливня, перебивая его смехом и удалыми возгласами, заседала братия, а Федька не мог дождаться окончания, и едва чашку не опрокинул, как-то снова выслеживая через головы сотоварищей врага. Иоанн понял, конечно, куда он целит. Смутясь, Федька ожидал укора, мигом вспыхнули государевы речи к нему недавние, пугающие, исполненные страшного вожделения… Ещё немного – и обвинительные! Но укора не случилось. Государь словно не замечал ничего, ровно беседуя с сидящими справа стольниками.

Он измучился несказанно, враг уходил, и никаких известий всё не было.

Вечер настал, похолодало после бури, из-под уходящих на север ошмётков тучи выкатилось красное закатное солнце. Всё чётче прорисовывались чёрные зубцы еловых вершин на багряном зареве. Федька смотрел на них, начиная грызть ноготь, и твёрдо поставив себе увидеться до ночи с Чёботовым. Улучив минуту, как ушёл последний государев посетитель, уж по темноте отпросился на конюшню на малое самое время… Отпущен был, но с наказом при себе иметь сопровождающего. Взял Беспуту, да в опричное переоделся.

Чёботова ему отыскал и позвал отрок из дворцовых, приставленный к караулке.

На конюшне ещё кипела работа: заново ворошили на просушку сено, чистили, убирали, поили коней, починяли упряжь. Завидев шагающего к ним Чёботова, Беспута поправил топор за поясом и кивнул Федьке, оставаясь снаружи на страже.

Всё в том же деннике с васильками стояли они в шаге друг против друга, оба глядя мимо другого.

– Зачем звал, Фёдор Алексеич? – выждав положенное, Чёботов поднял на него мягко искрящиеся серые глаза, как тогда, прямо и откровенно. Но без прежнего задора в них нечестивого…

– Помощи прошу у тебя, Григорий Матвеевич, – и Федька со вздохом шагнул к нему, и чуть как бы смущённо тронул за плечо, задержал ненадолго руку. – Так уж выходит, одному тебе довериться могу.

– За доверие – спасибо. Изволь, чем могу, услужить готов.

– Так вот, без околичностей если, надобно мне твёрдо знать, каково сейчас Сабуров поживает. Ну, то есть, озабочен ли чем, иль как обычно. А то насупою просидел весь ужин, будто случилось у него что. Каково твоё мнение, Гриша? Вы, я знаю, не больно последнее время ладите, да всё ж у друг дружки на виду. Не убоись, бдеть за ним я тебя не сподвигаю, то без надобности. А вот сегодня как раз мне очень знать надо, всё ль у него порядком. Как стремянный новый его? Лучше ли прежнего?

– Ах, вот что. Про стремянного скажу только, что не приглянулся он мне совсем: ни красы в нём, ни младости нежной, ни задору. Ничего, словом, из того, чем бы Григория Чёботова порадовать можно. О прочем не ведаю, и недели не будет, как он тут. А с Сабуровым, верно ты заметил, мы не очень-то теперь треплемся.

– Постой! Так он при хозяине сейчас? – Федька принялся кусать губы. От своих тревог, и от невесёлой шутки Чёботова, ужалившей нежданно стонущей занозой.

– Сегодня не видал его. А вот Сабуров, и тут ты прав, что-то не в себе. Он и так бешеный, а сегодня впрямь упырём глядит.

– Гриша! – Федька кинулся к нему с горящими глазами. – А опознать его при случае сможешь? Ну, каков он из себя?

– Смогу, пожалуй, – поразмыслив, кивнул Чёботов, разглядывая в упор близкое волнение Федьки. – Так, жилистый, поджарый, рожа посконная, чернявый, глаза раскосые, не то татарин, не то ещё кто, росту… меня на пядь пониже будет. И прозвание такое чудное, не вспомнить сходу. Случилось чего, Фёдор Алексеич?

– Случилось! Стал бы я тебя без нужны… тревожить.

– Ой, да тебя знобит, никак?

– Так, от радости это, – пряча за спину стиснутые кулаки, Федька боялся одного сейчас – не вынести и броситься его целовать.

– Так и не скажешь, что стряслось-то? Помог ли я тебе?

– Отменно, Григорий Матвеич… Скажу, и непременно, и не далее, как завтра же! Будь неподалёку, прошу душевно. Душевно… прошу. Как знать, вдруг да понадобится твоя помощь мне настоящая… И вот что! Завтра найду тебя, а ты шепни Сабурову, что есть, мол, у Басманова до него два слова, обоих стремянных наших касаемое, и что без шуму бы потолковать надо. Нам с ним вдвоём только. Здесь же, и чтоб без никого был. Дело нешутейное, Григорий Матвеич! – Федька откровенно требовал доверия всем взором и обликом. – И не ради забав, в том клянусь. Век не забудем услуги твоей!

Чёботов и сам чуял, что ввязывается поневоле крепко в некую возню, да отказать Басманову не то чтоб в мыслях не было, а… Всё едино, у костра греться собравшись, вдали не останешься, и с какой-то стороны да придётся присесть. А Басмановы ничем не хуже прочих ему виделись. Может, и лучше даже. Ну и ясно было, чего хочет от него строптивый милый друг…

После, за полночь уже постной пятницы, лёжа в одиночестве, в пустой без Сенькиного незримого присутствия тишине, прислушиваясь к государевой спальне через приоткрытую дверь, Федька мучительно торопил часы, не чая до утра дотерпеть. И трепало его, и швыряло вихрем дневных событий, и громоздились безумные бешеные кровавые желания. Всё, что завтра он в лицо врагу выскажет, проговаривал беспрестанно, пока вовсе не утонул в горячечном предутреннем тумане сна. И привиделось ему, как Чёботов, жарко обнимая, нагло и просто целует его в шею: «Снимай портки – ярить тя буду!». Федька с восторгом согласился, и от страха того необратимого согласия проснулся в поту, торчком, с блаженно ноющим нутром.

Александрова Слобода.

5 августа 1566 года.

По счастью, ни государю, ни воеводе не до него было с самого утра. Прискакал наряд от Матвея Ржевского, головы судовой рати, что казаков лихих и стрельцов со детьми боярскими не раз водил успешно на Крым, а ныне в нагорном краю231, на помощь князю Темрюку Айдаровичу посланный, весьма добро с тамошними разбойно бунтующими горцами сражается. Государь спешил до отъезда главные заботы разрешить, а на поверку, за что ни возьмись, всё главным оказывалось… К воеводам казначея позвали, и казачьего голову из тех, из которых был наставник Федькин боевой, Кречет, и шумно вместе составляли приказ об осенней помощи Ржевскому, людской, оружной и