окаянный! Я-то чаял, от услады…

– От услады, так и было, государь!

– А тебе, вишь, болезно от уроков твоих делалось, не от моей ласки…

– Да что ты!

– Молчи!

Иоанн дышал его волосами, обхватив сзади поперёк груди.

– В спальню ступай сейчас.

Объятие разомкнулось. Федька быстро подобрал с ковра одёжки и обернулся, без слова, с поклоном приложив ладонь к сердцу, ушёл через свои сени в государеву опочивальню.

Иоанн появился вослед за ним, затворил дверь, поманил нетерпеливо. Указал на образ, чтоб накинул на него чёрный кружевной паволок. И – на край кровати, о который Федьке надлежало опереться. Потянув завязку штанов, Федька шагнул куда сказано, закусив губы в нечестивой усмешке радости.

– Арсений! – позвал он, кидая скомканную рубаху и терлик на лавку в своих сенях. Ноги немного подламывались, и голову вело, а в ушах легко звенело. Ощутимо подобрался голод. Напившись из братины, предусмотрительно в теньке поставленной, лёгкого мёду с мятой и донником, Федька поискал чистое полотенце. Мечталось, отобедавши, как следует прикорнуть. Но прежде – омыться: – Сеня!

Никто не отозвался. Федька испытал досадное удивление. Заглянул в комору, там было прибрано и пусто. И в их мыленке тоже. Он заглянул в бочку, в ушаты, полные чистой воды и прикрытые тонким льном, под лавку. Даже по полке пробежал ладонью. – Сенька! Что за чёрт! Где ты?

Он ополоснулся самостоятельно, торопливо отёрся, кинулся к вешалам выбрать одёжки на трапезу, пожалев, что не пост нынче, и нельзя попросту в чёрной опричном быть. Успевши напрочь отвыкнуть наряжаться без помощи, он злился, поворачиваясь перед серебряным зеркалом, в котором никак не помещался весь, рассмотреть, ладно ли подпоясался и причесался. Нацеплял как раз серьги, когда из государева покоя вышел спальник и обратился к нему приглашающим жестом. Государь готов был идти в трапезную. Через молельню сегодня, конечно… Стало быть, всё же долго провозился. Федька вскочил, подозвал его и схватил за плечо:

– Слушай, друг родной, Сеньку моего не видал? Пропал куда-то. Пойди, поищи, и кликни, пусть найдут, и сюда чтоб пулей!!! А ну, помоги застегнуть…

– Не видал, Фёдор Алексеич, счас поищем, ты ступай.

– Ты это, глянь на меня. Всё ли ладно? Волосы… как?

Поворотясь перед Восьмой, он приподнял руки и вопросительно вскинул очи. Восьма прилежно его обшарил взором, поправил складки рукавов, и гребень костяной резной переняв из руки Федькиной, прошёлся чуть по волнистым влажным волосам.

– Всё как надобно, прекрасно, не изволь тревожиться, Фёдор Алексеич!

– Ну и то хорошо. Потрудись, Восьма, прошу душевно, как Сеньку найдёте, мне дайте знать как-нибудь.

Восьма с твёрдой улыбкой кивнул.

Прошло немного времени за трапезой, сегодня не шумной. День томился, густел стоячий дух под блёкнущими небесами, они темнели, кучно тяжелели, обрамлённые слепящим зноем. Хотелось дождя и свежести, ожидаемой с утра. Всех придавило, сонно и муторно, даже Грязной еле ворочал языком, порядком набравшись вина, для бодрости, как пояснял.

С поясным поклоном появился дворецкий привратник, которому только что на ухо нашёптывал покоевый посыльный, как Федька мог видеть из-за стола своего. Дворецкий приблизился к государеву месту, снова поклонился, получив дозволение речь держать, и затем доложил, что воевода боярин Басманов наказывает за него перед государем повиниться, коли не поспеть ему нынче к застолью вовремя – дело неотложное, и явится он вскоре, как только сможет. Такое и прежде не раз бывало, потому Федька, вопросительно на каждого входящего взирающий, к своим обязанностям прилежно вернулся.

За столом государь рассуждал об охоте, с ближними боярами несколькими приглашёнными, и из земства тоже. Всегда настороженные, не в своих санях тут будучи, спасительным почитали они разговор, кем-то начатый, о псарнях, собачьих статях, о том, что хорошо и что заковыристого в этом хозяйстве, и как бы наладить отменных щенков воспитание, касательно зверя всякого своеособенных. Федька слушал вполуха, чашники всё подливали гостям, и те под конец второго часу разомлели и развеселились даже.

– То недопсах, то перепсах! Не угадаешь, ей-богу, чево из щенка вырастет…

– У Семёна Жеребца волкодавы знатные… А гончие никудышные.

– Зато ищейки добрые, уж коли след ухватят…

– Брехливы больно, дичину пугают на сто вёрст кругом! Бестолковы…

– Тебе не угодить, Савва Митрофаныч! «То недопсах, то перепсах»! А на волков с волками и ходить, коли так, всего лучше.

– А на тетерева – с тетерею!

Был общий смех, и государь улыбался тоже. И даже Федька улыбался, на него глядя, забыв на время свербящее беспокойство своё.

Воевода всё же явился, недалеко до завершения трапезы. Все обернулись на него приветственно, ему тотчас поднесли чарочку, и он занял место своё близ государева стола. Государев чашник обнёс всех по новой, и Федьке за спину зайдя, ожидая его опробования из кубка Иоаннова, шепнул : «Фёдор Алексеич, батюшка твой велит тебе обождать после, без него не удаляться отсюдова». Федька глянул на отца, встретил его твёрдый взгляд и чуть кивнул.

– Федя, отпросись сейчас у государя со мною идти, немедля бы, – улучив миг, воевода остановился перед Федькой и упредил его вопросы. – Давай скорей, ненадолго, скажи!

– Сейчас прям? Только сбегаю до себя, Сенька провалился куда-то, не вернулся ли…

– Со мной пойдём, говорю же! – железно повторил воевода.

Федька, терзаемый нехорошими загадками, спорить не стал, конечно. Государю что сказать, не представляя, душой отвращаясь ото всякой, пусть невинной самой, лжи ему, с поклоном произнёс просьбу отлучиться с отцом переговорить, и обрадовался, что сочинять ничего не пришлось – без пояснений был отпущен.

Как вышли, их сразу окружили люди воеводы, и шли очень быстро до двора Басманова.

Федька не стерпел, было, но так и не решился молчание нарушить. На пороге дома воевода сам задержал его. Мимо протопали мягкими сапогами Буслаев и его ребята, другие оставались в обширном дворе, и в их расторопной расстановке чудилось нечто такое, как в ертаульной вылазке, что ли…

– Федя, значит, так. Сенька твой здесь, у меня в гриднице, но об том пока что никому. Идём, всё сам сейчас узнаешь.

Они прошли в сени, перед дверью воеводской гридницы расступилась охрана, первым вошёл Алексей Данилович.

Увидевши их, Сенька стал приподниматься на локте, хоть воевода махнул ему, чтоб лежал. Пятна крови, тёмные по краям и ещё яркие посередине, на белых повязках на голом по пояс теле, на руке пониже плеча, и на боку, запестрели перед Федькиным взором, он бросился к лавке и опустился перед полулежащим, бледным, испуганным, на себя не похожим своим стремянным на колени, проводя пальцами по его влажной щеке.

– Сенечка… Кто тебя… Кто его? Кто, где?!.

Двумя часами ранее, недалеко от полудня Сенька входил в ворота Слободы, ведя в поводу жеребчика с перемётными сумками у седла. Народу по сторонам не особо толпилось, шастали все местные по своим заботам, потому, верно, заприметил караульный, знавший стремянного царёва кравчего в лицо, и пеший