– Ничего. Не удовлетворена ни одна апелляция,ни одна жалоба. Они пойдут до конца, Донни. Со мной расправятся. Запрут вкамеру и накачают газом, как подопытного кролика.

Младший уронил голову на грудь.

– Мне очень жаль, Сэм.

– Мне тоже, но будь я проклят, уж скорее бы!

– Не говори так.

– Я сказал тебе правду. Устал жить в клетке.Возраст не тот, да и время подпирает.

– Ты не заслуживаешь смерти, Сэм.

– Это самое тяжелое. Дело не в страхе – все мыкогда-нибудь умрем. Мерзко сознавать, что какие-то шакалы просто тобойпопользовались. Победа останется за ними. Будут стоять и смотреть, как якорчусь. Подонки!

– Что говорит твой адвокат?

– Он испробовал все средства. Без результата.Хочу вас познакомить.

– Видел в газете его фотоснимок. Не очень-тоон походит на нашу кровь.

– Он молодчина. Весь в мать.

– Голова варит?

Против воли Сэм улыбнулся:

– Не то слово. На редкость смышленый паренек.Все это здорово его огорчает.

– Он подъедет к тебе сегодня?

– Наверное. Остановился у Ли, в Мемфисе, –произнес Сэм с ноткой гордости в голосе. Судьба свела-таки его дочь и еговнука, и они прекрасно ладят.

– Утром говорил с Альбертом, – сообщил Донни.– Он слишком слаб, чтобы приехать.

– Вот и хорошо. Мне он здесь ни к чему. Также, собственно, как и его отпрыски.

– Альберт просто хотел выразить тебе своеуважение.

– Успеет сделать это на похоронах, если непередумает.

– Прекрати, Сэм.

– Слушай, ты и сам знаешь: никто по мнеплакать не собирается. А кому нужна фальшивая скорбь? Вот от тебя кое-какуюпомощь я бы принял. Обойдется она в сущие гроши.

– Ну?

Обеими руками Сэм оттянул полы краснойспортивной куртки.

– Видишь, в чем приходится ходить? Костюм этотздесь называют морковкой. Я не вылезаю из него уже почти десять лет. Вот вкаком виде штат Миссисипи намерен отправить меня в путешествие на тот свет. Но,видишь ли, по закону у меня есть право иметь более или менее приличныйгардероб. А ведь очень важно уйти туда в мало-мальски достойной одежонке.

Внезапно Донни ощутил ком в горле. Онпопытался что-то сказать, но не смог выдавить и звука. По морщинистой щекескатилась одинокая слеза, губы задрожали.

– Конечно, Сэм, – через силу произнес он.

– Видел в магазинах рабочие штаны типаджинсов? Я носил такие годами. Из плотной ткани цвета хаки?

Донни кивнул.

– Купи пару. И белую рубашку, самую простую,на пуговицах. Да, штаны должны быть тридцать второго размера. Плюс белые носкии какая-нибудь недорогая обувка. В конце концов, надеть-то все придется лишьодин раз, так? Пойдешь в супермаркет, где с тебя сдерут за комплект долларовтридцать. Не разоришься?

Вытерев слезы, Донни заставил себя улыбнуться:

– Нет.

– Я буду выглядеть хоть куда, а?

– Где ты хочешь, чтобы тебя похоронили?

– В Клэнтоне, рядом с Анной. Ей, к сожалению,придется чуточку потесниться. Адам обещал все устроить.

– Что еще я могу сделать?

– С тебя хватит и этого. Обеспечь мнепоследний смокинг.

– Сегодня же.

– Ты единственный, кому все эти годы было доменя хоть какое-то дело. Писала тетка Барбара – пока не умерла, но письма еевсегда были такими сухими. Думаю, она корпела над бумагой только для того,чтобы не прослыть бездушной деревяшкой в глазах соседок.

– Кто такая эта Барбара?

– Мать Хьюберта Кейна. Не уверен, что онаприходилась нам родственницей. До того как очутиться здесь, я вообще не знал оее существовании, а примерно через полгода вдруг начали приходить письма.Думаю, старуха немало удивилась, выяснив о свойственничке в Парчмане.

– Да упокоит Господь ее душу.

Сэм хмыкнул. На память ему пришла некаязабавная история из далекого детства, и через пару минут братья уже хохотали.Отсмеявшись, Донни вспомнил другую.

Незаметно пошел второй час их встречи.

* * *

Когда ближе к вечеру субботы Адам оставил свой“сааб” у ворот Парчмана, Донни был уже на полпути к дому. Пройдя всопровождении Пакера в “гостиную”, Адам принялся раскладывать на столе бумаги.Очень скоро в комнату вошел Сэм. Пальцы его свободной от оков правой рукистискивали тонкую пачку конвертов.

– Опять предложишь мне выступить в ролирассыльного? – вместо приветствия спросил Адам.

– Да. Можешь не спешить, это подождет.

– Кому письма?

– Одно – семье Пиндера, чей дом я поднял навоздух в Виксбурге. Другое адресовано синагоге в Джексоне. Третье – торговцунедвижимостью, иудо-американцу, тоже из Джексона. Думаю, это еще не все. Ноторопиться не стоит, я же знаю, насколько ты сейчас занят. Вот когда дела нашизакончатся, тогда и займешься доставкой почты. Заранее благодарен.

– О чем же ты там пишешь?

– Как по-твоему, о чем?

– Понятия не имею. Сожалеешь о прошлом?

– Умница. Прошу у людей прощения, каюсь вгрехах.

– Но зачем тебе это? Сэм сделал шаг к столу.

– А затем, что я сутками сижу в тесной клетке.Затем, что у меня есть пишущая машинка и тонна бумаги. Мне скучно, понимаешь тыили нет?! Мне тошно сидеть без дела! К тому же сохранились еще остатки совести,совсем немного, но все-таки. И чем ближе конец, тем сильнее меня изводит вина.

– Прости, Сэм. Письма будут доставлены. – Адамчеркнул пару слов в своем блокноте. – Остались без ответа два ходатайства.Апелляционный суд рассматривает жалобу на неквалифицированные действия Кейеса.Я рассчитывал получить какую-то информацию еще пару дней назад, но что-тозастопорилось. В окружном суде лежит петиция, составленная по заключению твоегопсихиатра, Суинна.

– Все это бесполезно, Адам.