Шрифт:
Интервал:
Закладка:
(Если обратить внимание на то, как ведет рассказ Тимурпенг, можно понять, что в сердце того человека не было и капли жалости, — даже о грудном ребенке он отзывается так, словно у той женщины за плечами был привязан некий кусок камня Марсель Брион).
Ряды мужчин и женщин племени буюров довольно быстро редели под ударами нашей конницы — на этот раз противник сражался с нами в открытом месте, не имея возможности как раньше укрываться за деревьями. И хотя буюры атаковали нас с четырех сторон, им не удалось добиться перевеса и непрерывные атаки моих конников в конце концов сломили их сопротивление. Часть из них была растоптана копытами коней, часть погибла под ударами сабель и секир моих конников, а часть спаслась бегством в открытую степь. Я сказал, чтобы беглецов не преследовали, надо было скорей взять город. Я чувствовал что эта битва — последняя, после нее буюры уже не будут в состоянии сражаться с нами, а если и попытаются это сделать, то уже не с той ожесточённостью как раньше. Путь на город был очищен и мои конники, построившись в боевой порядок, двинулись в его направлении.
Еще до вступления в город я предупредил военачальников, чтобы не убивали служителей храмов Огня, которые составляли духовенство города, и убивали всякого, кто окажет сопротивление — независимо от того, мужчина это, женщина или ребенок. Когда мы добрались до города, я ожидал, что из домов нас встретит ливень из стрел и камней, однако ничего подобного не произошло, из города не доносилось ни звука, дома отстояли друг от друга на расстоянии, некоторые из них высились над нами и их обитатели при желании могли бы осыпать нас камнями. Однако ни один дом не подавал признаков готовности к сопротивлению. Когда я велел воинам войти в дома, они сделав это, доложили, что в домах никого нет.
Вскоре я узнал, что все жители покинули город, иными словами в нападении на нас участвовали все горожане, а те, кто остался жив и спасся бегством, уйдя в степи, были остатками того населения. Поскольку в городе никого не осталось, не было больше стычек и кровопролития, мы заняли город, не встретив больше никакого сопротивления. Я направился к храму Огня и увидел стоящих у его входа нескольких человек в голубых одеяниях. Я спросил, кто они. Один из тех людей с белой бородой, выделявшийся как старший среди них сказал, что они служители того храма.
Я спросил: «Все население покинуло город а вы почему остались?» Седобородый ответил: «Мы не можем уйти и оставить священный Огонь без присмотра, допустив тем самым опасность его угасания». Я спросил: «А если я погашу ваш огонь, что в таком случае вы будете делать?» Седобородый ответил: «О великий эмир, даже арабы не стали гасить нашего огня, и ты, в руках которого жизнь и имущество несметного числа рабов Божьих, нс делай этого». Я спросил: «Каких это арабов ты имеешь ввиду?» он ответил: «Восемьсот лет назад они напали на страну аджамов (т. е. персов, иранцев), укрепились повсюду и учредили исламскую веру, но не стали гасить Огонь в наших священных храмах, которые были покинуты их служителями».
Я понял, что разговариваю со сведущим человеком. Я сказал, что хочу увидеть их священный Огонь. Он сказал: «Видеть тот Огонь никому не запрещается, однако ты не должен подходить к нему близко, дабы его не коснулось твое дыхание, мы сами также не приближаемся к нему». Я вошел в храм, это было здание, находившееся в жалком состоянии, с помещением, на котором был установлен купол с отверстием, через которое должен был выходить дым. Под куполом, на полу, была установлена большая металлическая, наподобие мангала, чаша с многочисленными отверстиями, на ней горел огонь. Вблизи от огня стоял человек в голубом одеянии, который время от времени подбрасывал поленья в тот огонь, чтобы тот не погас. Я готовился к тому, чтобы увидеть некое пышное зрелище, однако огонь там был более слабым, чем в какой-либо самаркандской деревне.
Выйдя из храма я спросил того старца: «Ты и здешние служители мусульмане?» Он ответил утвердительно. Я сказал: «Если вы мусульмане, тогда почему вы возжигаете Огонь и поклоняетесь ему?» Он ответил: «Мы не можем не соблюдать обычаи наших предков». Я сказал: «Ваши предки были идолопоклонниками и поклонение Огню есть обычай тех, кто почитает идолов, поэтому мусульманин не должен поклоняться Огню». Старец сказал: «Наши предки поклонялись не идолу, а Йаздану, Богу, который есть и наш Бог». Я сказал: «Вчера один из ваших, показывая в сторону солнца, утверждал, что оно — это ваша Кибла». Старец ответил: «Да, о эмир мы считаем солнце Киблой потому как убеждены, что все сущее сотворено солнцем, а само солнце создал Бог». Я сказал: «Мною принят обет не обижать священнослужителей, ученых и искусных ремесленников. Если бы не это, я бы убил вас, ибо вы еретики, а еретики подлежат убиению».
Старец склонил предо мной голову и молвил: «О великий эмир, вот моя голова, а вот твой меч. Поступай как сочтёшь нужным». Я сказал: «Если бы я желал отнять жизнь твою и других служителей храма, не стал бы ждать когда ты соизволишь дать на то свое согласие». Затем я задал ему несколько вопросов, касавшихся ислама и зороастризма. Он не сумел на них ответить и я придя к заключению, что его знания поверхностны, сказал себе: «Не следует ожидать многого от степняка — буюра, не видавшего ничего, кроме здешних мест и здешнего мактаба». Я спросил, грамотен ли он. Он ответил отрицательно. Я спросил: «Если не обладаешь грамотой, как в этом случае ведешь счет времени и определяешь, что настал Навруз и посему велишь людям праздновать семь дней?» Старец, показав на солнце, ответил: «Два дня в году день и ночь бывают равными по своей протяженности. Один раз это происходит в начале весны, когда начинается теплый период, а второй раз — в начале осени, когда наступает период холодов. Когда начинает теплеть и солнце уходит прямо на запад, я понимаю, что день и ночь сравнились, тогда я объявляю людям, что настал Навруз. Я понял, согласно такого расчета между фактической датой первого дня месяца Хамаль и Наврузом по-буюрским представлениям может оказаться разница от десяти дней до целого месяца.
Мутавали и служителям храма я сказал: «Вы освобождены от возмездия, однако
