жители этого края должны быть наказаны». Мутавали храма спросил: «О великий эмир, за какое деяние должны быть наказаны жители этого края?» Я сказал: «За убийство моего сына Шейха Умара». Мутавали сказал: «Принимая во внимание убийство твоего сына, ты должен воздать должное убийце, а не губить все население буюров». Я сказал: «О старец, если бы ты был грамотен, был ученым, я бы тебе разъяснил по какой причине Господь подвергает наказанию всех потомков Адама, совершившего грех в раю и за это изгнанного оттуда. Если бы наш прародитель Адам не совершил греха, сегодня все мы жили бы в раю а не в этой клоаке, называемой бренный мир. Все мы потомки Адама из-за греха, совершенного нашим прародителем, изгнаны из рая, Господь обрек нас жить на земле и Хафиз, с которым я встречался в Ширазе, сказал:

Ман малик будам ва Фирдавс барин джаям буд Одам овард дар ин дайри харобам афканд (Был я царем и местом моим был райский сад Адам же вверг меня в эту убогую земную жизнь)

Хафиз имел ввиду что нам воздастся за грехи Адама, что Господь изгнал нас из рая. Основываясь на этом, поскольку несколько ваших буюров умертвили моего сына, весь этот народ в моих глазах является виновным и если бы суд по этому делу вершил Господь, то и он приговорил бы к наказанию весь народ буюров».

С того дня, весь период, пока войско пребывало в краю буюров, мы убивали каждого, кто попадался на глаза, женщин постигала та же кара что и мужчин. Оставшиеся в живых буюры, больше не смели стоять на нашем пути и оказывать сопротивление. Мне необходимо было возвращаться и я увел войско из земель буюров. Решив идти через Фарс, по дороге я увидел развалины Тахт-э Сулеймана, о которых говорили, что они двигаются от дуновения ветра. Осмотрев те развалины, я испытал сильнейшее удивление от того, что ветер мог двигать этот величественный престол, каждый камень которого весил множество харваров (мера веса, равная примерно 300 кг.), вознося его к небесам, перенося с востока на запад. Спустя несколько лет, будучи в стране Шам и встретившись с тамошними учеными, черпавшими сведения из исторических трудов греческих мыслителей, я узнал, что Тахт-э Сулейман, вопреки всему тому, что о нем говорят, на деле был вовсе не престолом Соломона, а столицей одного из древнейших властителей Фарса, которая позднее была разрушена и сожжена Искандером (т. е. Александром Македонским).

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Чума

Еще раз я решил возвращаться на родину через Хорасан. Несмотря на то, что мой путь пролегал через Фарс, входящий в мои владения, я все время высылал вперед разведочные дозоры, а позади войска назначил арьергард для прикрытия тыла. Через два дня, после того, как мы выступили из Тахт-э Сулеймана, дозорные сообщили, что видят некую толпу безоружных людей, двигавшихся нам навстречу, а затем поступило сообщение, что люди те — беженцы. Дозорные спросили их о причине их бегства, те разъяснили что бегут от чумы. Я велел привести нескольких из них ко мне, чтобы расспросить, откуда появилась та болезнь. Они ответили, что люди мрут от чумы в городах, расположенных на юге Фарса. Города которые называли беглецы, были морскими портами, расположенными на территории Фарса. (Некоторых из тех портов, которые существовали во времена Темурленга, сегодня уже нет — Марсель Брион).

С того дня нам навстречу ежедневно попадались беженцы. Я их расспрашивал и узнавал, что на моем пути из Фарса в Хорасан случаев заболевания чумой не наблюдалось. Чтобы скорее удалиться от районов, где свирепствовала чума, я велел, чтобы войско двигалось быстрее, так же я выслал вперед отряд заготовителей продовольствия и фуража, чтобы в пути не возникло задержек из-за нехватки еды. Когда дошли до Дарабуджерда, я велел устроить двухдневный привал, чтобы лошади получили необходимый отдых. В первый же день мне сообщили о заболевании нескольких воинов, все они жаловались на головную боль и жар. Я спросил, войскового лекаря не заболели ли они чумой. Лекарь ответил, что причину болезни определить он не сумел, вместе с тем он не видел в ней признаков чумы. На второй день заболело еще большее число людей, а те, кто заболел в первый день, стали жаловаться на боли в подмышках и паху. На этот раз лекарь сказал, что нет сомнений в том, что все они заразились чумой, поскольку это признаки именно той болезни, когда в подмышках и паху появляются опухоли в виде твердых шишек, причиняющих невыносимую боль.

Я спросил лекаря, как лечится та болезнь. Он ответил, что она неизлечима, больной неизбежно умирает или излечивается сам по себе. Вечером я вызвал военачальников которым велел, чтобы на рассвете следующего дня они оставили всех заболевших в Дарабуджерде и спешно уводили войско от той болезни, ибо, если мы задержимся в том городе из-за заболевших, то погибнем все. После захода солнца я совершил вечерний намаз и хотел приступить к ужину, когда почувствовал, что меня охватили лихорадочная дрожь и озноб.

Желая согреться, я велел слугам укрыть меня плащом, примерно через час мне наконец стало тепло, однако жар не спадал, сильно болела голова. Лекарь поил меня отваром приготовленным из цветов травы «гав-забан» (т. е., воловик, огуречник аптечный), чтобы я хорошенько пропотел. Затем он велел нагреть множество камней на костре, их выложили на мангал, укрыв одеялом мою голову, склоненную над мангалом, он стал брызгать водой на раскаленные камни. Поднявшийся пар невыносимо обжигал лицо, я терпел, со временем я основательно пропотел, головная боль и жар уменьшились и я сумел немного поспать. Но затем снова усилились головная боль и жар, и на этот раз ни отвар и ни повторное пропаривание уже не помогали.

На рассвете головная боль и жар стали настолько сильными, что я не был в силах даже совершить утренний намаз. Я пригласил лекаря и спросил, не заболел ли я чумой. Лекарь молчал. Я спросил, почему он не отвечает? Ведь я Тимур, смерть меня не страшит, все в этом мире смертны. Даже пророк наш покинул в свое время этот мир, и я должен буду когда-то умереть и единственное, о чем буду сожалеть, так это почему я обрел смерть не на поле битвы, а в постели. Лекарь ответил: «О эмир, твоя болезнь — это та же, что поразила твоих воинов…» Я велел принести бумагу, калам и лекарство, чтобы написать завещание прежде, чем силы покинут мое тело.

Принесли бумагу,