Смоуки – это разновидность форели, коричневая и гигантская,мечта всех рыбаков Касл Рок. Поговаривали, будто она более двух футов длиной,хитрая как ласка, сильная как горностай, крепкая как гвоздь. Старикиутверждали, что челюсти ее набиты металлическими крючками, на которые ее хотелипоймать, но так и не поймали.

А что если она выхватит спиннинг у него из рук? Смешно,конечно, предполагать, что озерная форель, даже такая великанша, как смоуки(если, конечно, смоуки вообще существует), сможет утащить спиннинг «базун», ночем черт ни шутит, а принимая во внимание, как Норрису вообще в последнее времяне везет, – тем более. Он даже слышал треск – одна половина перекушенной удочкиостается в лодке, а другая плывет по воде. Если спиннинг сломан, с ним уженичего сделать нельзя, остается только выбросить.

Так что в конце концов Норрис рыбачил старой удочкой«зебко». На ужин рыбка не поймалась в тот день, но зато Норрису приснился ночьюмистер Гонт.

Во сне он предстал перед ним в высоких болотных сапогах ишляпе, к полям которой была на крючках подвешена приманка – червяки. Он сидел влодке на Касл Лейк, в тридцати футах от берега, а Норрис стоял на западномберегу у входа в старую рыбачью хижину отца, сгоревшую на самом деле много леттому назад. Он стоял и слушал, что говорит мистер Гонт. Он напоминал Норрису оего обещании, и Норрис проснулся в убеждении, что правильно сделал,воспользовавшись вчера старым «зебко» вместо «базуна». Слишком уж «базун»хорош. Преступно рисковать им.

Теперь Норрис открыл крышку корзины и, достав оттударыбацкий нож, направился к «бьюику».

«Мало кто заслуживает этого больше, чем пьяная скотина Хью»,– думал Норрис, но в душе что-то мешало ему в это уверовать до конца. Что-то вдуше подсказывало, что он совершает страшную, роковую ошибку, которую уженикогда не сможет исправить. Он полицейский и должен ловить и сажать за решеткулюдей, поступающих так, как намеревался поступить он сам. Это вандализм, авандалы – люди нехорошие.

– Тебе решать, – послышался неожиданно голос мистера Гонта.– Только тебе решать, Норрис. Спиннинг твой и твое право решать, как с нимпоступить. У тебя есть выбор. Выбор есть всегда. Но…

Голос в голове у Норриса смолк. Ему не имело смысла продолжать.Норрис и так знал, какие последствия ему угрожают, если он передумает.Вернувшись к своей машине, он обнаружит спиннинг переломанным надвое. Потомучто любой выбор чреват последствиями. Потому что в Америке ты можешь иметь всечто душе угодно, если имеешь чем расплатиться. А если не можешь или не желаешь,тебе останется навеки лишь мечтать о недостижимом.

– И кроме того, он ведь поступил бы со мной так, –уговаривал себя Норрис. И не за восхитительный спиннинг «базун». Хью перережетглотку родной матери за бутылку пива или пачку «Лаки Страйк».

Таким образом он унимал чувство вины. Когда что-то в душепыталось протестовать, призывало подумать, прежде чем действовать, он начиналприводить все доводы сначала. Наконец Норрис склонился к машине Хью и принялсяпрокалывать и резать шины. Так же как у Майры Иванс, у него по мере работывозрастал энтузиазм. В качестве дополнительного штриха он разбил передние фарыи задние габаритные фонари. А в довершение всего подсунул под дворник наветровом стекле со стороны водителя записку:

ПОКА ТОЛЬКО ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

ТЫ ДОЛЖЕН ЗНАТЬ, ХЬЮБЕРТ, КАК Я ПОСТУПЛЮ, ЕСЛИ НЕ ПРЕКРАТИШЬЛОМАТЬ МУЗЫКАЛЬНЫЙ АВТОМАТ В МОЕМ БАРЕ. ЧТОБ НОГИ ТВОЕЙ ТАМ БОЛЬШЕ НЕ БЫЛО!

Закончив работу, Норрис подошел к дому и заглянул в окно.Хью продолжал спать, так и не расставаясь со старым куском меха.

«Господи, кому в целом мире может понадобиться этот кусокдерьма?

Прижимает его к груди, – думал Норрис, – как ребеноклюбимого плюшевого медвежонка».

Он вернулся к своей машине. Сел за руль, перевел рычаг внейтральное положение и бесшумно покатился вниз по подъездной дороге. Двигательон не заводил до тех пор, пока не очутился на шоссе. А потом сразу сорвался сместа и умчался. У Норриса болела голова. Кишки подводило в приступах тошноты.Но он продолжал уговаривать себя, что не произошло ничего страшного и чточувствует он себя превосходно, ну просто лучше некуда, черт вас всех побери.

Ничего не помогало, пока он не потянулся левой рукой кзаднему сидению и не дотронулся до стройной тонкой ручки спиннинга. И тогдаНоррис сразу успокоился.

Так он и держался за свою драгоценность всю дорогу до дома.

9

Звякнул серебряный колокольчик. В Нужные Вещи вошел ЗаикаДодд.

– Привет, Слоупи, – сказал мистер Гонт.

– П-п-п-рив-в-ет, мистер Г-г-…

– При мне ты заикаться не будешь. – Мистер Гонт поднял вверхруку с указательным и средним пальцами, расставленными в виде вилки, и провелими перед лицом Заики сверху вниз.

Мальчик внезапно почувствовал, как в голове у него что-тощелкнуло, как будто разомкнулось. Он даже рот раскрыл от удивления.

– Что это вы такое со мной сделали? – прошептал он. Словавылетали из горла легко и свободно, как двигаются четки на шнурке.

– Трюк, который наверняка пожелала бы освоить мисс Рэтклифф,– мистер Гонт улыбнулся и сделал очередную пометку в списке против имениСлоупи.

Затем взглянул на старинные часы, тикающие на стене в углу.Без четверти час. – Расскажи, как тебе удалось так рано уйти из школы. Никтоничего не заподозрил?

– Нет. – Слоупи изо всех сил скашивал глаза так, чтобыпосмотреть на свой рот. Очень уж ему хотелось знать, каким это образом словавылетают из него непривычно-стройной чередой. – Я сказал миссис Девиз, что животразболелся, и она послала меня к школьной медсестре. Ей я сказал, что чувствуюсебя уже лучше, но все-таки не совсем хорошо. Она спросила, дойду ли я сам додома. Я сказал дойду, и она меня отпустила. – Слоупи помолчал, а потом добавил.– Я пришел потому, что заснул на уроке и мне приснилось, будто вы меня зовете.

– Так оно и было. – Мистер Гонт двумя пальцами подпер свойподбородок.

– Скажи, твоей маме понравился оловянный чайник, который тыподарил?

Краска бросилась в лицо Слоупи, и щеки стали кирпично-красногоцвета.

Он что-то забормотал, но тут же отказался от этой идеи иуставился на носки своих башмаков. Мягким, доверительным тоном Гонт сказал:

– Ты решил оставить его себе, правда?

Слоупи кивнул, не спуская глаз со своих ног. Он был оченьсмущен, ему было стыдно. Но, главное, обидно: вот ведь, мистер Гонт так здорововылечил его заикание, а он все равно слова не может вымолвить.