он знал, что она ему никогда не поверит. Марии Борг действительно нечего было бояться. Он хотел, чтобы она увидела всю боль, какая осталась в его душе после того, как он согрешил против нее. Он жаждал ее прощения.

И знал, что никогда его не получит.

Через столько лет она все еще обладала удивительной властью над ним. Она была причиной постоянной сердечной тяжести и буйства плоти. Он бы любому сказал, что испытывающий подобное не сможет спастись. Сальваго изгрыз все ногти и искусал кожу на пальцах в кровь. Закрыв глаза, он предался старой своей слабости, представляя себе ее на площади, – той слабости, которую, как он думал, ему удалось умертвить навсегда.

Нет. Он не станет вызывать ее сюда. Не сейчас. Он не доверял себе, не мог заставить себя переступить эту черту на пути искушений. Грех, совершенный над ней, привел его к долгим годам образцового поведения. Из страха перед грехом он начал длительное восхождение по лестнице искупления.

Как священник и как мужчина он оставит Марию в покое.

Но как у викария у него есть определенные обязанности. Совершенно не желая ей зла, он не мог позволить себе стать жертвой подсылаемых ею убийц. Преступление против викария или против епископа – это преступление против самой Священной канцелярии. Он должен жестоко наказать Якобуса Павино и таким образом ясно дать Марии понять: ей следует отступить, иначе другие дорогие ей люди заплатят кровью за ее нежелание оставить прошлое в прошлом.

Сальваго был готов к тому, что он скажет Павино. Птицелов непременно заговорит. О да, еще как заговорит! Если и не добровольно, то уж точно после зверского сочетания крюка и колеса. Он будет уверять своих вопрошателей, что защищал честь Марии Борг после того, что, как ему кажется, совершил над ней Сальваго годами раньше. Если Павино и доживет до того дня, когда ему придется объяснять это все самому епископу, Сальваго точно знал: Мария отречется от своих обвинений в присутствии Кубельеса.

С этой неприятностью следует расправиться быстро и изящно, чтобы можно было перейти к более важным делам. После этого он снова сможет спать. Соприкосновение со смертью сковало его душу страхом. Он представлял себе, как летит гарпун, подстреливает его, как зайца на охоте, и его бросало в дрожь. Он не тот человек, кто станет терпеть насилие. Одно дело – когда мучения заслуженные. И совсем другое – страдать самому по вине какого-то головореза.

Он позвал секретаря:

– Капитана делла верга ко мне!

Во время обхода Кристиан первым делом остановился возле кровати Якобуса. Тот по-прежнему был в сознании. Хороший цвет лица, ровное дыхание. Кристиану так хотелось закидать его вопросами, но он даже не представлял себе, как подступиться. Птицелов говорил лишь на мальтийском, похожем на мавританский, которого Кристиан совсем не знал. Но даже если бы они могли поговорить, Кристиан знал, что Якобус не станет с ним откровенничать и отвечать на его вопросы.

Кристиан пытался понять, что могло побудить человека совершить столь отчаянный поступок. Если не гонения, то, возможно, денежные споры, или вопросы земли, или еще какие-нибудь семейные дела. Он слышал, что мальтийцы – горячие головы, скорые на расправу. В чем бы ни заключалась причина, Кристиан понимал: больше всего его угнетает мысль о том, что они могут быть любовниками. Мария лишь использует Кристиана, чтобы защитить Якобуса, а он охотно ей поддается. Никогда в жизни не поступал он так безрассудно, и уж точно никогда по такому ничтожному поводу.

Она – его любовница, а не моя. Почему я должен их покрывать?

Он знал, что не должен. Но знал также, что все равно будет.

Закончив обход, Кристиан покинул лазарет и направился в оберж. В дверях он встретил Бартоломью, своего пажа, ему было пятнадцать. Энергичный, в чем-то незадачливый сын мелкопоместного дворянина из Гаскони, он мечтал однажды одеться в цвета ордена. Пусть не в ярко-красный рыцаря справедливости – родословная не позволяла, – но хотя бы в костюм рыцаря послушания, рыцаря в доспехах. Мальчишка выполнял мелкие поручения и всегда был под рукой, хотя Кристиан с трудом представлял себе, как из него может получиться госпитальер. От вида крови парнишка терял сознание.

– А, сир, как хорошо, что вы здесь, – сказал паж. – Я как раз собирался вас искать. Боялся, что вы не успеете зайти за снаряжением.

Он с трудом удерживал тяжелый ящик с доспехами и оружием.

Вспомнив, Кристиан тяжело вздохнул. Сегодня был день еженедельных учений, от которых не освобождался ни один рыцарь. Великий магистр строго следил за тем, чтобы его рыцари всегда оставались в хорошей форме и полной боевой готовности. Для каждого новичка, прибывшего на Мальту, учения включали в себя лекции об искусстве ведения войны, о фортификации и артиллерии, о боевом снаряжении и амуниции. Практические занятия состояли из обучения стрельбе по мишеням, рукопашному бою и ближнему бою на кинжалах. Теорию тактических морских сражений изучали на земле, а затем оттачивали во время караванов, длительных периодов пребывания в море. Каждый рыцарь служил на одной из галер ордена, совершавших набеги и преследующих корабли врагов.

Благодаря работе в лазарете Кристиан пользовался отсрочкой от службы на галерах после первого же каравана, а вот с сухопутными учениями ему повезло меньше. На этой неделе ему досталось наименее приятное из всех заданий – трехчасовая схватка в доспехах. В современном бою бóльшая часть этих доспехов не использовалась, в век аркебуз они были просто-напросто бесполезны. Однако на один день каждую неделю смазывались шарниры, подтягивались подпруги, и рыцари облачались в доспехи, украшенные драконами, святыми и старинными гербами. Опускались забрала, руки в перчатках вскидывались вверх, приветствуя пилье. Мальта возвращалась на несколько веков назад, и двор форта наполнялся звоном стали, когда рыцари сходились в средневековой схватке, оттачивая свое старинное ремесло.

Бартоломью помог Кристиану взгромоздить на себя доспехи, и де Врис присоединился к битве. Он искусно владел холодным оружием, однако удовольствия в сражениях не находил, как не испытывал, в отличие от своих товарищей, и страха перед лицом опасности. Взглянув на окруживших его соперников, Кристиан понял, что в этот раз ему придется нелегко. Тут были рыцари и из французского, и из кастильского лангов. Несмотря на то что их нации последние сорок лет вели чуть ли не постоянные войны, члены лангов довольствовались дружескими сражениями, хотя страсти в этих боях могли кипеть нешуточные. Был тут Ален Бремон, граф Лиможский, крепкий рыжебородый здоровяк, вопреки своему трясущемуся животику двигающийся со скоростью стрелы. Был и Жильбер, барон де Бержерак, хладнокровный и безжалостный воин, а также известный дамский угодник. Антонио д’Анкония с Майорки был ранен в трех военных кампаниях, лишился руки, однако оставшейся управлялся не хуже других рыцарей. Возле него стоял фра ла Мотт, благочестивый, но задиристый монах, само воплощение традиций ордена. Жил он просто, добросовестно исполнял свои обязанности в госпитале и церкви, время от времени затачивая свой клинок о шеи врагов ордена. Был тут, разумеется, и Бертран Кювье, любитель выпить и большой труженик, сильный и беспощадный воин Христов. Все они были доблестными ратниками, и минувшей ночью все спали определенно больше, чем Кристиан.

А Кристиан преодолел этот день на чистом адреналине, размахивая оружием неистово, но машинально, без изящества. Мысли его были далеко. Учебные столкновения затянулись, жара быстро истощала его силы. Кристиан сразился с четырьмя рыцарями, и трижды был повержен на спину, так что пажам приходилось помогать ему подниматься.

В последней схватке он оказался один на один с Бертраном, лучшим бойцом на мечах из них всех. В одной руке Бертран держал длинный меч, в другой – булаву. После первой, короткой, но ожесточенной схватки Бертран посмотрел на Кристиана с подозрением:

– Ты как будто рассеян. Что-то случилось?

– Нет! – огрызнулся Кристиан, широко размахивая мечом. – А что?

Бертран загнал его к стене и чуть не ткнул острием меча, но Кристиан сделал шаг в сторону и ловко увернулся, звеня доспехами.

– Я не имел в виду, что с тобой что-то приключилось – болезнь или лихорадка, просто непонятно, почему у тебя такой довольный и хитрый вид,