собирались не очень часто. Связь преимущественно поддерживалась по цепочке. Все, однако, делалось к тому, чтобы быть в курсе настроений друг друга». Вроде бы, допускал Северов, был какой-то «руководящий зиновьевский контрреволюционный центр. Связь с ним поддерживалась преимущественно через Румянцева. Кто персонально входит в центр – я не знаю, но о существовании такового мне известно»[981].

Каменев и Зиновьев и слышать не хотели ни о каких центрах. Так, Каменев категорично заявил:

Отрицаю не только руководство какой-либо контрреволюционной антипартийной организацией, но и принадлежность к ней, а также свою осведомленность о существовании подобных организаций. С момента отъезда в Минусинск (ноябрь 1932 г.) я ни с кем из бывших участников зиновьевско-троцкистского блока не поддерживал связей и никого из них не видел, за исключением нескольких случайных встреч. Из них вспоминаю встречу на даче с Евдокимовым в прошлом или этом году, причем разговоров на политические темы я с ним не вел. Видел как-то Залуцкого в трамвае, но с ним не говорил. После того, как я вернулся из Минусинска, в апреле 1933 г. мне кто-то передавал (кто именно, не помню) о том, что Евдокимов и Бакаев хотели бы видеть меня. Я это предложение отклонил. <…> В 1932 году я уже стремился отойти не только от политических, но и от личных связей с бывшими участниками зиновьевско-троцкистского блока и могу с уверенностью сказать, что на собраниях, которые решали бы какие-либо политические вопросы, не присутствовал.

Более того:

В моих отношениях к Зиновьеву произошло сильное охлаждение. Однако ряд бытовых условий (совместная дача) не дал мне возможности окончательно порвать связь с ним. Считаю необходимым отметить, что, живя в одной даче, летом 1934 г. мы жили совершенно разной жизнью и редко встречались. Нас посещали разные люди, и мы проводили время отдельно. Бывавшие у него на даче Евдокимов и, кажется, Куклин были гостями его, а не моими[982].

Зиновьев на очной ставке с Евдокимовым четко заявил: «Для меня совершенно неясна масса вещей по делу московского центра. В 1928 году он действительно существовал, и мы работали в нем. <…> Официальный роспуск этого центра произошел, по-моему, в 1929 году по предложению, кажется, Каменева и того же Евдокимова». С тех пор какие-нибудь собрания состава центра Зиновьев отрицал[983].

В 1932 году, конечно, было большое «оживление» у нас, но и тогда не было ни одного полного собрания. Собирались по нескольку человек, хотели выработать общее мнение, была мысль о том, что, может быть, надо выступить, может быть, сказать. <…> В 1933–34 гг. ничего подобного не было, так же, как и не было никаких встреч. Я встречался с Евдокимовым очень редко, и то мы много говорили о пустяках, но говорили, конечно, и о политике. <…> С Каменевым виделись и говорили более или менее изо дня в день. С другими не виделись <…> Так что говорить о центре, скажем, после 1932 г., в особенности в 1933–34 гг., мне казалось совершенно неправильно. Никто не сможет назвать ни одного собрания, ни одного вопроса, которые сколько-нибудь организованно обсуждались бы <…> Конечно, у всех у нас оставалось недовольство Центральным Комитетом, оставался камень за пазухой, это я не отрицаю, но факт остается фактом, что мы последние годы не собирались, занимались каждый своим делом. У Евдокимова, Бакаева и прочих больше встреч на квартирах было семейного порядка[984].

Что же касается ленинградской организации, прямо стоящей за убийством Кирова, то Зиновьев о ней «не знал». Он признавал, что ему могли рассказывать «…о настроениях в партийной организации и среди рабочих, но это носило обычную форму, допустимую при встрече одного члена партии с другим. Допускаю также, что мог интересоваться и взаимоотношениями в руководящей группе партийных работников Ленинграда. Ни о какой контрреволюционной организации не могло быть и речи».

Тут Зиновьев делал различие между реальностью и ее субъективным восприятием. «Я говорил, что эти люди несомненно рассматривали друг друга, и их внешний мир рассматривал, как остатки „ленинградской оппозиции“». Вообще говоря, остатки каких-нибудь ленинградских групп «смотрели на эти несколько человек, как я, Каменев, Евдокимов и других, как на „центр“. Я не могу сказать, чтобы я в последние годы смотрел так, но они смотрели на нас как на центр». Сам же Зиновьев знал, что эти люди встречаются, «что у них остаются антипартийные настроения, но центром в строгом смысле я этого не считал».

Идя навстречу следствию, Зиновьев ясно указал, что вся группа фигурантов «ленинградского дела»

…долгое время себя рассматривала как моральное представительство ленинградской оппозиции. Это так. И я это признаю. Вам кажется, что я увиливаю, когда я говорю о подлинном центре только по 1928–29 гг., но это было действительно так, как я говорю. Колебания и враждебность к партии по одним вопросам, по другим, в общем, конечно, у нас оставались и гораздо позже. Разговоры, что нас «не оценили», что «мы во многом были правы», также оставались, но все это не то, что было раньше. Слушали мы охотно каждую из антипартийных групп, но все-таки на какой-нибудь конкретный шаг мы не шли и в 1932 году. <…> Конечно, это объяснялось, в некотором смысле, предосторожностью. Но отчасти и внутренними сомнениями. Многие «устои» нашей платформы заколебались. И в своих антипартийных установках мы тоже были не железные.

Наконец, Зиновьев взмолился: «Я искренне прошу Евдокимова, чтобы он объяснил, как было дело с ленинградской организацией. Я не знал про ленинградскую организацию, и самое большое, что я здесь в ДПЗ допустил, самое большое, до чего я мог додуматься, это что, вероятно, у них были какие-нибудь личные встречи, как у нас были в Москве, и что к этим связям примкнул убийца С. М. Кирова – Николаев. Вот все, что я могу показать».

Вооруженный марксистским умением различать форму и содержание, Евдокимов понимал то, что оказалось недоступным его шефу:

Зиновьев говорит, что, если бы его спросили некоторое время тому назад об этой ленинградской организации, он сказал бы, что ничего о ней не знает. Как известно следствию, я в первое время отвечал так же на этот вопрос, потому что и я, и Зиновьев тут упускали из виду то обстоятельство, что дело не в форме, не в названии, а в существе того, что происходило в Ленинграде и что нам было известно. А нам было известно, что в Ленинграде есть определенный круг лиц из бывших зиновьевцев, остающихся на прежних контрреволюционных позициях. <…> Я тогда <…> упустил из вида существо дела, что основное не в том, какую форму носила организация, а в факте существования