Вместе с тем это движение едва ли могло оказаться достаточно стремительным при ужесточающемся диктаторском режиме Сталина, поскольку в некоторых аспектах экономика России оставалась, как и прежде, слабой. Зарубежные инвестиции были недоступны, и основной капитал приходилось наращивать при помощи внутренних ресурсов, для того чтобы в дальнейшем использовать эти накопления для финансирования тяжелой промышленности и создания крупных вооруженных сил в условиях враждебного мира. Средний класс, который можно было стимулировать к созданию капитала либо лишить имеющегося, был уничтожен, 78% населения (1926) составляли выходцы из крестьян, которые по-прежнему преимущественно оставались частниками. В этих условиях единственный способ нарастить капитал и превратить страну из аграрной в индустриальную Сталин видел в коллективизации сельского хозяйства, предполагающей объединение крестьян в коммуны, уничтожение кулаков, контроль над получаемым урожаем, установление заработной платы для работников сельского хозяйства и цены (гораздо более высокой) на перепродаваемые продукты питания. Так, используя абсолютно драконовские методы, государство заняло место посредника между сельхозпроизводителями и городскими потребителями, попутно обирая и тех и других в таком объеме, какого не позволял себе даже царский режим. Ситуацию усугубляли преднамеренное взвинчивание цен, многочисленные налоги и сборы, а также давление государства, навязывавшего покупку государственных облигаций как способа продемонстрировать свою гражданскую лояльность. Итог такой деятельности, выраженный в сухих цифрах макроэкономической статистики, выглядел следующим образом: в России доля ВНП на частное потребление, которая в других странах, находившихся на этапе перехода к индустриализации, составляла порядка 80%, упала до пугающего уровня в 51–52%{685}.

Эта смелая попытка создать социалистическую «командную экономику» имела два противоречащих друг другу, но предсказуемых экономических последствия. Первое заключалось в катастрофическом упадке советского сельскохозяйственного производства, поскольку кулаки (и другие крестьяне) сопротивлялись принудительной коллективизации и были уничтожены. Ужасающие темпы забоя скота, в результате чего «поголовье лошадей с 33,5 млн. голов в 1928 году сократилось до 16,6 млн. в 1935-м, а крупного рогатого скота — с 70,5 до 38,4 млн.{686}, в свою очередь спровоцировали острую нехватку мяса и зерновых, а также значительное ухудшение уровня жизни, который начнет расти лишь в эпоху Хрущева. Чтобы выявить соотношение объема национального дохода, который вернется в сельское хозяйство в виде тракторов и электрификации, и объема ресурсов, выкачанных коллективизацией и регулированием цен, делались сложные расчеты{687}, однако результаты их довольно условны, поскольку, к примеру, тракторные заводы проектировали и строили таким образом, чтобы их можно было при необходимости перевести на производство легких танков. Для отражения удара вермахта крестьяне, разумеется, были не столь полезны. Неоспоримым на этом этапе был тот факт, что советскому сельскохозяйственному производству был нанесен большой удар. Человеческие потери, особенно в период голода 1933 года, исчислялись миллионами. В конце 1930-х годов выпуск сельскохозяйственной продукции начал налаживаться благодаря широкомасштабному использованию тракторов, привлечению большого числа ученых-агрономов и созданию колхозов с жесткой системой управления. Все это было сделано ценой огромных человеческих потерь.

Второе последствие было в целом более позитивным для развития советского военно-экономического потенциала. Опустив показатель ВНП на долю частного потребления до беспрецедентного для современной истории уровня (гораздо более низкого, чем когда-либо наблюдался, к примеру, в нацистской Германии), СССР мог направить значительную часть ВНП (порядка 25%) на развитие промышленности, имея при этом также достаточно значительные средства для финансирования образования, науки и вооруженных сил. Число работников сельского хозяйства в стране упало с 71 до 51% всего за двенадцать лет (1928–1940), что вызвало стремительную трансформацию внутри сфер занятости, в связи с чем население такими же стремительными темпами получало образование. Принятие таких мер было принципиально важно, поскольку Россия по сравнению, скажем, с Германией или США всегда испытывала острый недостаток в хорошо образованных и грамотных работниках промышленности, и кроме того, инженеров, ученых и управленцев, необходимых для соответствующего руководства производственным сектором и его постоянного усовершенствования, здесь было очень мало. Теперь же миллионы рабочих прошли обучение в заводских школах или техникумах, а чуть позже в университетах, чье число неуклонно множилось, и страна наконец получила необходимые для ее стабильного роста квалифицированные кадры. Количество дипломированных инженеров в «национальной экономике», например, выросло с 47 тыс. человек (1928) до 289,9 тыс. (1941){688}. Многие цифры советской пропаганды этого периода были, разумеется, завышены, а многочисленные недостатки не афишировались, но преднамеренное перераспределение ресурсов было налицо. В этих же целях создавались мощнейшие электростанции, сталелитейные заводы и фабрики за Уралом, где они были недоступны как для нападения с Запада, так и для агрессии со стороны Японии.

Даже по самым скромным оценкам рост промышленного производства и национального дохода, ставший результатом проводимой политики, был поистине рекордным за всю историю индустриализации. Поскольку объем производства и затраты на него ранее (например, в 1913 году, не говоря уже о 1920-м) были крайне низкими, изменения, представленные в процентных показателях, выглядят практически незначительными, хотя данные табл. 28 (см. выше) наглядно демонстрируют, какими темпами развивалось промышленное производство в СССР во время Великой депрессии. Однако если рассматривать лишь период двух первых пятилеток (1928–1937), национальный доход в СССР вырос с 24,4 до 96,3 млрд. руб., объем добычи угля — с 35,4 до 128 млн. тонн, производство стали — с 4 до 17,7 млн. тонн, объем выработки электроэнергии увеличился в семь раз, производство станков — в двадцать раз, а производство тракторов — в сорок{689}. Так что к концу 1930-х годов российское промышленное производство по своим показателям оставило далеко позади Францию, Японию и Италию и, возможно, уже догоняло британскую промышленность{690}.

За этими впечатляющими достижениями, однако, скрывались многочисленные недостатки. Хотя в середине 1930-х годов объем сельскохозяйственного производства начал постепенно расти, сама отрасль была неспособна, как прежде, обеспечить население продуктами питания, не говоря уже о направлении излишков на экспорт; показатели урожайности с одного гектара земли продолжали быть чрезвычайно низкими.