Борис тяжело застонал, хватаясь за ушибленный бок.

Бельский и англичане стояли, сбившись тесной кучкой, ноникто не осмеливался приблизиться к Годунову, поскольку посох со знаменитымосном все еще висел занесенным.

Но вот государь медленно опустил руку, посох стукнулся обпол.

– Живой? – примирительно спросил Иван Васильевич, остывая наглазах и преисполнясь жалости к поверженному любимцу. – Ну, хватит валяться,подымайся.

Борис неловко привстал, все еще хватаясь за бок и чутьслышно стеная. Видно было, что ему в самом деле очень больно, и судорога, исказившаяего лицо, невольно отразилась на лице царя.

– Ладно, ладно, хватит выть, – виновато велел ИванВасильевич. – Не девка, чай.

– Да я молчу, – обиделся Борис. – Дело-то пустяко…

Он не договорил, остановленный резким взмахом государевойруки. Нахмурясь, тот призывал к молчанию. Все притихли, насторожились – и вразуслышали то, что раньше остальных уловил чуткий слух Ивана Васильевича: слабыйстон, доносившийся из-под лавки.

Борис, забыв о боли, сдернул покрывавший лаву коврик, истало видно, что это не простая скамья на ножках: под нее был приделан ларь,так что поверхность служила одновременно откидной крышкою, как у сундука.Отбросить ее было мгновенным делом, и мужчины, наклонившиеся над открывшимсявместилищем, разом издали сдавленный вздох, потому что в сундуке лежалаобнаженная девушка.

* * *

Да, да, на ней и нитки не было, так что картина нарисоваласьбы совершенно бесстыдная, когда б все тело и даже лицо девушки не оказалосьцеломудренно прикрыто распустившейся рыжей косой, настолько густой, что волосыокутывали тонкий стан, подобно плащу. Лишь кончики грудей раздвигали этотшелковистый покров, и все мужчины – опять же разом – подумали о том, что соскиу нее необыкновенного королькового[94] цвета, а не коричневатые или розовые,как у большинства женщин.

– Что за… – выдохнул государь и осекся, узнав пригожуюрыжуху, которую однажды сравнил с королевой Елизаветой и на которую с тех порукрадкой заглядывался. Раз или два она даже являлась к нему в грешных снах,которые довольно часто мучили его плоть, вынужденно подвергнутую затянувшемусявоздержанию. И сейчас государь онемел оттого, что во сне Аннушка былаточь-в-точь такая белотелая и соблазнительная, как наяву. И соски ее были точнотакими же – будто корольковые бусинки…

– Да ведь это придверница Аннушка! – недоверчиво промолвилБельский. – Из чина государыни.

– И правда! – воскликнул до крайности изумленный Годунов. –Как же она сюда попала?

– Видать, не добром… – хриплым голосом протянул ИванВасильевич. Не выдержав жестокого искушения, он коснулся точеного белогоплечика, ненароком приподняв шелковистую рыжую пелену, и первым увидел то, чегоеще не замечали остальные: девушка была крепко связана по рукам и ногам, а изорта торчала тряпка.

Государь тотчас ухватился за край и выдернул кляп. Аннушкаглубоко, со всхлипом втянула в себя воздух, облизнула пересохшие губы, и привиде ее розового язычка Иван Васильевич покачнулся, словно от удара. Мгновенныйпозыв желания был настолько силен, что и в самом деле оказался сродни удару впах. Он глухо, хрипло вздохнул и тут же смущенно закашлялся, постаравшисьпринять самый равнодушный вид.

– Вроде бы очухалась, бедняжка, – проговорил Годунов,сочувственно глядя на девушку, и Иван Васильевич ощутил жгучее желание убитьего – немедленно, прямо сейчас, и не одного его, а в придачу Бельского, Якобсаи Френчема – только за то, что они смотрят на Аннушку и видят еепрельстительную наготу. – Кто ее так? Слышишь, девонька? Кто тебя?

Она чуть заметно повозила головой по дну ящика. Ох, какзаиграли рыжие волны, прикрывавшие ее тело, как замерцала между прядями белаяплоть, – и Годунов, словно прочитав мысль государя, сорвал с себя ферязь ибросил в ларь, накрыв Аннушку с головой. Из-под тяжелой парчи послышался слабыйголосок:

– Не ведаю… не ведаю! Налетели из-за угла, по головеударили. Думала, задохнусь…

Слова прервались всхлипом, и у царя повлажнели глаза.

– Ты, дева, вот чего скажи, – выступил вперед громогласныйБельский. – Ссильничали тебя лиходеи али не тронули?

Сердце Ивана Васильевича пропустило один удар. Отчего-тобыло жизненно важно узнать, что чистота Аннушкина осталась неприкосновенная,что дивную прелесть ее белого тела не опоганила грубая плоть насильника.

– Нет! – выкрикнула она возмущенно. – Не тронули меня,Господом-Богом клянусь!

– Ах ты лебедушка моя… – чуть слышно выдохнул государь, нотут же застыдился, отвернулся, пошел прочь на деревянных ногах.

– Не пойму тогда, – столь же громко удивился Бельский. –Коли девку не тронули, зачем же тогда голышом в ларь запихали? Али насарафанчик польстились?

Богдан хохотнул своей шутке – но тотчас подавился смехом,увидав, как резко повернулся царь, какими безумными стали его глаза.

Годунов, которому, кажется, пришла в голову та же самаямысль, уже летел вперед, развевая полы легкого шелкового кафтана. За нимотмерял размашистые шаги Иван Васильевич, поспешал коротконогий Бельский.Ничего не понявшие иноземцы остались позади: прижавшись к стене, наблюдали, какрыжеволосая красавица выбирается из сундука, – и испытывали горячее желаниеначать свою жизнь в Московии с первородного Адамова греха.

Возле самой двери в царицыны покои Годунов замедлил бег: всеже опомнился, пропустил государя вперед. Однако и он, и Бельский ввалились всветлицу сразу же следом, шаря кругом пронзительными взглядами.

После захода солнечного вышивальщицы не работали – чегопопусту очи портить? – поэтому комната была пуста. Мужчины стремительнопересекли ее и ворвались в царицыну опочивальню.

Анница, лежавшая на кровати, испустила сдавленный крик. Онабыла одна, совсем одна.

– Где девки твои? – выкрикнул царь, подбегая к постели женыи зачем-то сдергивая с нее одеяло.

Анница успела вцепиться в край, потянула к себе, и какое-товремя супруги безумно боролись за одеяло, глядя друг на друга незрячимиглазами: царь – вне себя от бешенства, царица – от изумления. До ИванаВасильевича дошло наконец, что вместе с ним в покоях находятся другие мужчины,– с трудом разжал пальцы, выпустил одеяло, и Анница тотчас завернулась в негочуть ли не с головой, жалобно всхлипнув.

– Девки где, говорю? – снова рявкнул государь.