и начал обнимать парнишку. — Неужели ты, Петька?! Дружок… Ах, черт!

— Ой-ой! Да ты потише, Антонов! Так нельзя, — сморщился Петька, выгибая спину под ударами дружеских ладоней. — Больно… там рана.

— Что, ты опять ранен? — спросил матрос.

— Тю-ю! — свистнул Петька. — И уже не раз царапнуло! Он снял с плеча винтовку и заговорил, обращаясь ко всем. — Вот все мы, — указал он на пришедших с ним, — малость поцарапаны. — Он сказал это с таким напускным спокойствием, словно рана для него ничего не стоила.

Матрос смеялся и говорил:

— Так вот, старина… Да-а… Давно видел тебя… И передавали перед осадой, будто ты уже того… Говорили даже, что казак тебя… Эх, браток! Не чаял уж видеть…

Матрос помолчал и быстро осведомился:

— А Дидов видел тебя?

— Нет еще. Не встретился.

— Жалко. Надо повидаться. Он о тебе не раз вспоминал… Матрос покрутил в руках бескозырку и, вспомнив, спросил: — А Сергей-то Ковров? Жив комиссар?

— Жи-ив, — радостно отозвался Петька. — Ему больше всех приходится работать. Они с Колдобой на пару заворачивают.

— Эх, Сергей, Сергей!.. Небось запевает…

— Запевает. Ему хоть бы хны! Любит песни… Кровь с человека течет, а поет… Эх, уж и поет! Век бы слушать его.

Антонов потянул к себе за плечо Петьку и громко сказал, обращаясь ко всей роте:

— Вот, ребята, наш комсомолец Петяй Шумный, Мышкин, Бардин, да я, да Дидов и есть пионеры карантинского полка. А как мы сколачивали-то его: по одной душе тянули, по запискам сзывали. А потом сами видели пачками народ стал приходить. Не полк, а гром на всю округу получился… Ну, Петяй, едят твою кочерыжку, ты опять со мной, — уж теперь не отпущу. Иди ко мне в помощники, баста! Ты, брат, комсомол, должен передовым быть. Ну да айда, садись, а вы все, ребята, ложись в цепь. После разберемся, — приказал он партизанам, пришедшим с Шумным.

…На позициях было тихо. Изредка хлопали один-два выстрела. В воздухе редко-редко да пропоет пулька. В раскинутой широте моря, тяжелого и неподвижного, не было ни одной морщины. Далеко, посредине пролива, вытянувшись косяком, замерли пять серых миноносцев.

Шумный, лежа рядом с Антоновым, смотрел на море и на миноносцы, казалось вздрагивающие от эха канонады, доносившейся с перешейка Акмонай.

Издалека катился протяжный орудийный грохот.

— Поднажми, поднажми, родная наша Красная! — заговорили в цепи и возбужденно защелкали затворами. — Вы там, а мы здесь поднажмем…

Бойцы, ободряя друг друга, верили, что уже остаются не дни, а часы до окончательной победы. Вот-вот из-за гор обрушится железная лава красной конницы…

На вершине высокого холма, в горячем мареве солнца маячили четыре фигуры — Ковров, Колдоба, Бардин и Дидов.

Командиры держали совет.

5

Вылазка партизан произвела ошеломляющее впечатление как на тыловых генералов, так и на белое командование фронта. Известие об этом молниеносно облетело весь полуостров, и белое командование впервые ясно осознало, что стратегическое положение армии может разрешиться катастрофой для всего «добровольческого» движения на юге. Отряды партизан снова угрожали непосредственно городу и крепости. Это была страшная опасность. Теперь для гибели белых в Крыму достаточно было одновременного удара Красной Армии на фронте и партизан в тылу. Этот удар сдавил бы белую армию в железных тисках.

Белые генералы, оценив создавшееся положение, решили, что помощи и спасения можно ожидать лишь от французов и англичан. Начались срочные переговоры штаба армии с союзниками.

Между тем город был в панике. Военные части заперлись в крепости, а городская буржуазия уже успела погрузиться на пароходы. Рабочие завода и мастерских, видя распад белой власти, собирали оружие и появлялись вооруженными группами на окраинах, арестовывая отставших офицеров. Крестьяне окружных деревень, кто посмелее, по ночам сквозь цепи белых пробирались к партизанам.

Губатов отдавал приказ за приказом, пытаясь сосредоточить все гарнизонные части по железнодорожному полотну, протянувшемуся вокруг города. Он понимал, что нельзя допустить партизан даже на окраину города, иначе вспыхнет всеобщее восстание. Перед выездом на позиции Губатов получил от командующего Акмонайским фронтом сообщение, что англичане и французы уже обещали штабу принять активное участие в защите города от партизан. Дальше извещалось об отсылке на помощь Губатову еще одного конного полка генерала Барбовича в тысячу двести сабель и о том, что карательная экспедиция под командой известного ротмистра Мултыха направлена для операций в рейд по непокорным деревням.

Известия подбодрили генерала Губатова, и он немедленно начал готовить наступление на партизан, залегших под городом.

Колдоба также готовился к наступлению. Он приказал по линиям партизанских цепей сложить из камней бойницы, чтобы иметь в тылу вроде небольших базовых укреплений, произвел некоторую перегруппировку отрядов и выработал с членами штаба план предстоящей операции.

Передовые части белых щетинились штыками за насыпью. Дальше было видно, как по ровной зеленой степи метались кавалеристы, проносились тачанки и зарядные ящики полевой артиллерии.

Шумный лежал рядом с Антоновым и любовался прекрасным видом города. Ему казалось, что он никогда еще так остро не ощущал прелести родных для него мест — холмов, городских предместий, моря… Он смотрел на высокие трубы чугунолитейного завода, стоявшего у самого берега моря, и вспоминал свое детство и раннюю юность, проведенные на этом заводе: игры, шалости, потом с двенадцати лет работа посыльным у мастеров, учеником-слесарем…

Вдруг впереди цепи вспыхнул яркий огонь, взметнулся дым, в дыму — земля, камни, и уши заложило оглушительным грохотом взрыва. Партизаны всколыхнулись, отползли за камни.

— Ну, держись теперя! — раздался голос в цепи.

— Смотрите, Англия опять народу мир несет, — криво усмехнулся Антонов и гаркнул на всю цепь: — Подлезай под обрыв!

Вновь тряхнуло землю — один раз, другой, третий, — взметнулись снарядные взрывы.

Шумный увидел в море миноносцы, окутанные дымом. Теперь они не стояли косяком, а растянулись в линию, поворачиваясь к берегу то носом, то кормой, и били из всех орудий без перерыва.

Шумный отполз в сторону и, спрятавшись за выступом скалы, вытряхивал землю из-за воротника. Глаза Петьки слезились от пороховой горечи. Он ругался и тер глаза грязными кулаками. Впрочем, несмотря на внешнее хладнокровие, Шумный испытывал нешуточный страх: кажется, вот-вот сейчас холмы взлетят на воздух, и все люди, и он в их числе, смешанные с землей и огнем, оглушенные, будут раздавлены этим шквалом. Петьке хотелось вскочить, опрометью броситься обратно в подземелье и, забравшись на самое дно, забиться где-нибудь в темную выбоину. И он опять вспомнил свой приход в каменоломни, первые динамитные взрывы, свой страх и смех товарищей…

Шумный поминутно порывался сказать Антонову, что нужно отступать в каменоломни, но боялся, что матрос не только не согласится с ним,