Потом поднял глаза чуть выше и наткнулся на фреску, трое юношей стояли в каком-то корыте, о чем-то оживленно разговаривая, невзирая на прозрачные круглые шлемы, подобные космическим, охватывавшие их головы, над ними, ласково смотря на них, возвышалась красивая, довольно молодая женщина. «Три отрока в пещи огненной», — пояснила Наташа. Действительно, из корыта высовывался кусок чего-то красного, который теперь можно было назвать языком пламени. Северин еще раз посмотрел на отроков, они были приблизительно одного возраста и очень похожи друг на друга, горбоносые, с чуть пухлыми губами, братья-погодки.

— Ванечка, Митенька и Васенька, — продолжил он вслух свою мысль, — а над ними их мать, которая всегда их защитит и спасет, даже и из печи огненной.

— Не кощунствуй! — тихо сказал Наташа, впрочем, без всякого осуждения.

Тут Северин повернул голову налево и обомлел — над дверями, через которые они вошли в собор, помещалась огромная, больше самих дверей, фреска, всю ее заполняло одно лицо, лицо человека сравнительно молодого, лет тридцати — тридцати пяти. Высокий лоб, широкие брови, пронзительные глаза, тонкий, длинный, наверняка с заметной горбинкой нос, тонкий рот в обрамлении усов и спускающейся широким клином бороды, длинные пышные волосы расчесаны на прямой пробор и заплетены в две развевающиеся косицы.

— Спас Нерукотворный. Именно таким Он и был, — тихо сказал оказавшийся вдруг рядом Шибанский.

Сказал как человеку, впервые зашедшему в христианский храм и узревшему лик Спасителя. Собственно, так оно и было, вынужден был признать Северин, перед его глазами стояли многочисленные картины распятия, смертных мук, заслоняя этот, тоже, несомненно, многократно виденный лик, который он теперь воистину впервые узрел. В некоторой растерянности он поднял глаза еще выше, к своду, расписанному странной многофигурной картиной с явственно видным древом, опирающимся на образ Христа.

— Древо Иессеево, — тут же подсказал Шибанский.

— Древо — кого? Иисуса? — переспросил Северин.

— Называется — Иессеево — с едва заметной улыбкой ответил Шибанский, — Иисус ведь по преданию прямой потомок библейского царя Давида, отец которого носил имя Иессей, так и объясняют это древо, — и тихо добавил: — По-другому у них не получалось. Иисус непременно должен был стоять в конце, но никак не в начале…

Но Северин уже оторвался взглядом от картины, разобраться в которой не было никакой возможности, и перевел его вновь на фреску над дверью.

— Все так, Он был сильный, — сказал он, ни к кому не обращаясь.

Кто-то слегка коснулся его локтя. Северин обернулся. Шибанский делал приглашающий жест рукой. Тяжелые металлические двери были уже распахнуты, и они вступили в центральную часть собора. Не давая Северину оглядеться, Шибанский сразу подвел его к главному иконостасу, указал на большую двухметровую икону над царскими вратами, где Иисус был изображен в полный рост, с раскрытой книгой в левой руке и с правой рукой, поднятой для благословения.

— Так и называется, «Спас в силах», понимайте, как хотите, хотя бы и в только что высказанном вами духе, — сказал Шибанский, — это — самый ранний из таких образов, выполненный, предположительно, Феофаном Греком, образ, обязательный для Деисусов в русских храмах. Возможно, ваше внимание привлечет и следующая икона, — Шибанский указал на большую икону, расположенную справа от царских ворот, — называется «Спас на престоле», один из самых распространенных образов древнерусского искусства.

Северину не пришлось сильно поднимать глаза, чтобы встретиться взглядами с сидящим на троне человеком. Тот же строгий тонкий лик, те же пронзительные глаза, те же пышные, расчесанные на прямой пробор волосы, собранные сзади в косицы. Для классического образа могущественного и мудрого властителя не хватало только короны на голове, впрочем, нет, поправил себя Северин, Ему корона не нужна, она тут была бы лишней.

На этом посещение центральной части собора закончилось. Они покинули ее через другие двери в противоположной иконостасу стене, точной копии тех, через которые они вошли. И галерея, в которой они оказались, чем-то напоминала ту, со Спасом Нерукотворным. Разве что в ней виднелись следы недавних работ: на полу были сложены детали разборных лесов, да еще стояли два софита, направленные на свод. Был тут и монашек с испитым лицом и навечно въевшейся в руки краской.

— Все сделал, как наказывали, Василий Иванович, — сказал он с низким поклоном.

— Да воздаст тебе Господь! И от меня спасибо. Включи свет и ступай с Богом, — ответствовал Шибанский и, дождавшись, когда монашек включит софиты и покинет галерею, обратился к Северину: — Проникновение в следующую картину потребует от вас некоторых усилий и даже определенной удачи, потому что открывается она далеко не всем, — он показал левой рукой вверх, на еще одну многофигурную композицию, — называется она «Собор апостолов», но по сути служит продолжением «Древа Иессеева», по крайней мере, так она была задумана царем Иваном Четвертым, заказавшим роспись галерей в 1547 году.

Возможно, и продолжением, согласился про себя Северин, даже чуть более простым и понятным, хотя разобраться, кто тут изображен, ему, по дремучести в библейских делах, все равно не светит.

— Аналогичными по смыслу картинами, но чуть более откровенными и прозрачными по содержанию, были в то же время расписаны стены Грановитой палаты, но те фрески, именно из-за их ясности, не дожили до нашего времени и были затерты еще первыми Романовыми, — продолжал между тем свой рассказ Шибанский.

Он так и стоял с воздетой левой рукой, направляя взгляд Северина, вдруг кисть его немного развернулась, и большой камень его аляповатого перстня брызнул вокруг ярким светом. И тут Северин — увидел!

Перед ним было Древо, Древо Жизни, это он почему-то знал абсолютно точно. Он нисколько не удивился его появлению, он хорошо знал этот тип картин, оптических иллюзий, когда линии одной картины вдруг складываются в голове по-другому, и ты видишь перед глазами иную картину, столь же четкую и однозначную. Сразу вспомнился какой-то пейзаж, обернувшийся после получаса внимательного всматривания портретом Вольтера, больше всего тогда поразило то, что пейзаж так и не удалось восстановить.

Если что и удивило немного Северина в открывшейся картине, так это то, как он раньше-то до всего не додумался. Потому что было перед ним самое что ни есть классическое и даже тривиальное генеалогическое древо, с множеством ветвей, иногда переплетающихся, с фигурными картушами, похожими на плоды. Если что и отличало его от многократно виденных аналогов, так это форма. Собственно, основная часть, накладывавшаяся на древнюю картину, была вполне обычной, с пышной, развесистой кроной, но сверху отходил узкий длинный побег, извивавшийся змеей и огибавший древо в виде затейливого орнамента.

Северин чуть прищурил глаза, на картушах проступили надписи, буква в обрамлении цифр, первая буква имени и годы жизни, догадался он. Он прошелся взглядом по стволу дерева, переходившему в длинный побег. Тут картуши были увенчаны какой-то приземистой нашлепкой. Знакомый ряд — I I Д В В I В I I Д I I I I Д I B I Д Д B I B В. Впрочем, нет, последняя буква лишняя, а, может быть, и не лишняя, потому что без нашлепки. От последнего I отходило два коротких отростка, на них были картуши с I и Д. Та, что с Д, блестела свежей краской. Северину показалось, что он различает числа, 1966 и 2005.