Не успел он глотнуть из бутылки, как увидел, что с улицыГорького в переулок заворачивает огромная черная дипломатическая машина, а изнее машет ему пьяная женская рука. В машине сидела любовница Куницера МашкаКулаго и его старый англоамериканский кореш Патрик Тандерджет.

– Нашли все-таки меня, шпионы проклятые, –пробурчал Куницер.

– Лапа, наконец-то мы тебя нашли! – завизжалаМашка и выскочила из машины. Она была в своих неизменных джинсах и краснойрубашке, завязанной калифорнийским узлом под грудью. Между рубашкой и джинсамипоблескивал гладкой кожей потрясающий Машкин живот. Машкины глазища танцевалихулу. Она была очень хороша, как всегда по ночам, когда перебиралась запол-литровую отметку.

Затем появились жирафьи ноги в стоптанных башмаках«хашпапис», а вслед за ними вылез Патрик, почесал заросший затылок и уставилсяна поблескивающую в руке Куницера почти уже пустую «Белую лошадь».

Бутылка, видимо, плясала у него в глазах, он делал страшныеусилия, чтобы поймать фокус, сгибался в разные стороны, работал локтями. Должнобыть, ему казалось, что он толкается в густой толпе, и в связи с этим он налевои направо кивал головой и говорил «сорри». Наконец ему удалось поймать губамигорлышко, спасительный янтарный шарик проскочил ему внутрь, и он сразувыпрямился, повеселел и со своей замечательной живостью сказал бутылке:

– Как вы очаровательны, мадам!

– Пат, неужели ты не видишь? – возмутиласьМашка. – Перед тобой твой друг Арик стоит!

– Вижу, вижу, – оживленно, куртуазно ответилПатрик и отсалютовал бутылочке. – Как вообще-то жизнь, старик?

– Ничего, спасибо, – ответил я. – Сегодня ясделал важное научное открытие.

– Какое?! – вскричала Машка.

– Какое – не скажу.

– Почему, лапе? – огорчилась она.

– Потому что оно принадлежит моей родине.

– Выдающиеся научные открытия принадлежат всемучеловечеству, – заносчиво и вроде бы даже презрительно произнесла она.

– Это вам так кажется! – кривым ртом заоралКуницер и чуть не заплакал от обиды. – Вам, космополитам окаянным, безроду, без племени, а особенно тебе, блядища, белогвардейское отродье!

Машка села на тротуар и весело заплакала. Патрик темвременем, не обращая на нее внимания, любезничал с бутылкой.

– Вы мне нравитесь, бэби! Почему бы вам не поехать сомной? Ну, вы поедете со мной! Ох, заводная девочка!

Мы влезли в «Импалу», и Патрик начал по-идиотски газовать,нелепо втыкать скорости. Машина ревела, дергалась, ее организм, расшатанныйбесконечной пьяной ездой, очень страдал. Патрик гугукался с бутылкой, словно скакой-нибудь японской проституточкой в квартале Синдзюко, счастливо смеялся иизредка ее сосал. Машка как бы рыдала на Аристарховой груди, а на самом делепроверяла пальчиками, все ли на месте. Машина тем временем катила прямо набетонную подпорку гостиницы «Минск».

Геннадии Аполлинариевич Малькольмов покинул операционныйблок в радужном настроении. Как все складывалось сегодня удачно! Как чудно!Какую блестящую технику он показал на операции! Какие анастамозы! Какиепластики! Как блеснул! Какой был аттрактивный сорокалетниймужчина-хирург-супермен, загорелая бестия, овеянный легендами на весь институтпочти-профессор Геннадий Малькольмов! Какую импрессию произвел наприсутствующих, а главным образом, на студентку Тинатину Шевардину! Какимнескрываемым восхищением горели глаза студентки! И как потом, после операции, всезамечательно сложилось! Как непринужденно, без всякого давления преподнесла емустаршая операционная сестра полную мензурку ректификата и как замечательно всеэто было тут же выпито и запито холодным боржомом! Как все это чуднополучилось, как молодо, лихо, словно в студенческие годы, в поздниепятидесятые! И очень кстати тут оказался студент Каверзнев, вечный задолжник,культмассовик, торговец живым товаром! И как подхлестнул этот мерзавец ещемолодого почти-профессора, когда, подмигивая, сказал ему, что ТинатинаШевардина ждет его у выхода из парка и что он, Каверзнев, все уже устроил, чтобудет вечеринка с участием Малькольмова и Шевардиной, а благодарность за этутак называемую вечеринку – пустяковая, всего лишь положительная оценка ему,Каверзневу, за цикл госпитальной хирургии!

Малькольмов бодро шел по парку, над ним качались со скрипомдеревья, он казался себе удачливым напористым шестикурсником, предвкушалвечеринку, будущую связь с Шевардиной, алкогольные напитки, оглушительнуюпоп-музыку, и лишь чуть-чуть иногда набегало гнетущее ощущение воровства,нечистоты, пошлости, ненастья, но лишь чуть-чуть, чтобы тут же убежать.

Он вышел из парка в тихий пустынный московский переулок.Студенты уже ждали его, живописно привалившись к чугунной решетке прошлоговека, все в современных одеждах, ночные блики играли с высокими коленямиТинатины Шевардиной. В конце переулка появились и тихо поползли ко всемприсутствующим широко расставленные четыре хрустальных глаза.

Все рухнуло, подумал Малькольмов, нащупали, космополитыпроклятые!

Он не ошибся, к институтскому парку приближалась чернаядипломатическая четырех-спальная-восьми-цилиндровая колымага, а из нее емумахала пьяная женская рука. Это приехали по его душу давнишняя его любовницаМашка Кулаго и старый его англо-американский, а вернее, интерконтинентальныйкореш Патрик Тандерджет.

– Геночка-лапочка! Вот и мы! Вот и мы! – завизжалаМашка и выскочила из машины. Она была в своих неизменных джинсах и краснойрубашке, завязанной калифорнийским узлом под торчащими в разные стороныгрудями. Между рубашкой и джинсами поблескивал, словно крыша «Фольксвагена»,потрясающий Машкин живот. Машкины глазища танцевали хулу. Она была оченьхороша, как всегда по ночам, когда перебиралась за пол-литровую отметку.

Затем появились жирафьи ноги в стоптанных башмаках«хаш-папис», а вслед за ними вылез Патрик Тандерджет, почесал заросший затылоки уставился на группу студентов, точнее, на Тинатину Шевардину и двух ееподруг.

– Любопытно, откуда столько помидорчиков и почем они вэтом гарнизоне? – Без особого груда было видно, что американский хирургсамый пьяный в этой компании. Не исключено, что три московские студенткиказались ему сонмищем сайгонских проституток. Он делал страшные усилия, чтобыпоймать фокус, сгибался в разные стороны, работал локтями. Должно быть, емуказалось, что он толкается в густой толпе, и в связи с этим он налево и направокивал головой и говорил «сорри». Наконец ему удалось добраться до студенток, онсхватился за них и блаженно затих с таким видом, словно слушает органную фугугде-нибудь в соборе.