Как смеялась тогда Машка, как она тогда смеялась! Машка…Машка… мадемуазель Кулаго… Как странно сейчас вспоминать, а ведь было и у нас сней «шепот, робкое дыханье» в африканском кустарнике. Кем была она тогда,нынешняя московская иностранка, потаскушка, пьянчужка? Она была тогда русскойфранцуженкой, эмигранткой в третьем поколении. Чиста и радостна, как ранняязарница христианства.

– Мой дедушка был военный, – лепетала она, –сначала кавалерист, а потом летчик. Он очень много воевал, тре бьен, а потомотступил с войсками.

– С какими войсками? – интересовался я.

– С нашими войсками. С русскими. Отступил в Европу.

– Ты ошибаешься, дочка, – говорил я, целуя еетуда-сюда. – Русские войска никуда не отступали. Отступили белью, всякаяшваль антантовская, а русские, то есть красные, остались.

– Ну что ты, милый! – Она расширяла глаза. –Русская армия вся отступила, а красные – это китайцы, латыши и евреи. Ещематросы и чекисты, – добавляла она, подумав.

– Умный у тебя дедушка, – говорил я.

– Неглупый, – соглашалась она.

Как она входила, я помню-помню, как она входила на утреннююдокторскую конференцию в своих полотняных штанах и джинсовой рубашке, эдакаячертовка, рассыпала сигаретный пепел, говорила птичьим своим голоском: «Сава!»,и все доктора: русский, янки, японец, итальянец, финн, поляк и главный врач,пакистанец Аббас, – отвечали ей со своими национальными улыбками «сава», ипод флагом ООН в дебрях Катанги воцарялось благоденствие.

Тем временем влюбленный Патрик Тандерджет весьма страдал.Однажды он пришел ко мне под сильным газом и сказал, что ему не дает спать однабольшая мысль. Какая же мысль? А вот какая: с одной стороны, мисс Кулаго какрусская по крови принадлежит мне, но с другой стороны, она все-таки гражданказападной державы, то есть Свободного Мира, а из этого можно сделатьпротивоположные выводы.

– Патрик, ты же умный человек, – урезонил яего, – и ты должен понимать, что мир держится на очень шатком равновесии.Мощь стран Варшавского пакта так огромна, что ты и представить себе не можешь.

– В самом деле? – удивился он.

– Клянусь! Кроме того. Пат, не забывай, что сейчас насосеняет голубой флаг ООН, надежда всего человечества.

Он ушел в ночь и долго хрустел валежником в лесу возлегоспиталя, вспугивая стайки обезьян и одиноких гиен.

Однажды я прочел Машке стихи Гумилева про изысканного жирафас озера Чад. Она удивилась; ты советский, а читаешь стихи русского поэта? Ах,Маша, Маша… В другой раз она услышала у меня записи Окуджавы и вдруг заплакала– что это, откуда, чей это голос летит из советской пустыни? Она вдруг поняла,что страна, из которой прибыл ее африканский любовник, ей неведома.

Наши эротические ночи шли одна за другой, и мы засыпалиобычно опустошенные и счастливые, словно чемпионы после удачных стартов, нооднажды меня вдруг одолели воспоминания о прошлом, о юноше фон Штейнбоке, осопках под луной, о зеленой звездочке над магаданским санпропускником, я забылтогда о Машке и стал молиться. Вдруг она вздохнула рядом:

– Как же они верят тебе?

Я и сам не очень-то понимал, почему ОНИ мне верят. Собственноговоря, а почему бы ИМ мне не верить? Я отлично просвечиваю рентгеном пигмеев,накладываю пневмотораксы на разлохмаченные легкие, даже богине Метамунгву яназначил инъекции стрептомицина и витамина В-прим и этим, конечно,способствовал укреплению престижа своей великой отчизны, развеял еще односмрадное облачко антисоветской пропаганды племен Малави. Почему бы ИМ не веритьмне?

Мы с Машкой так были заняты друг другом, что даже незаметили, как вокруг началась война. На горизонте, кажется, что-то горело,персонал, кажется, нервничал, крутил ручки транзисторов, откуда верещалидикторы по-французски, по-английски, по суахили, но мы только смотрели друг надруга и улыбались. Машка, кажется, всерьез собралась замуж за меня.

Однажды мы с ней сентиментально скользили в двухместнойбайдарке по озеру, когда низко над водой пронесся реактивный самолет скакими-то дикими опознавательными знаками. Длинная полоса фонтанчиковмолниеносно прошла мимо байдарки и погасла вдали, а спустя минуту над водойвздулся кровавый пузырь и всплыл крокодил с распоротым брюхом.

– Вот бы я начистил хавальник этому фрукту за такиехохмы! – не на шутку рассердился я.

– Какой ужас! Начистил! Хавальник! Фрукт! Хохмы! Чтоэто? Кес ке се? – смешно морщилась Машка. Эмигрантское ее ухо не всегдавыдерживало новых современных перекатов«великого-могучего-правдивого-свободного».

А самолет уже возвращался, плевал огнем, и крови в озерестановилось все больше, а на берегу загорелся инфекционный барак и баобаб водворе госпиталя.

Последовавшая за этим ночь объективно была вполне ужасной.Бои приближались к нашему благословенному озеру. Уступы гор то и дело озарялисьвспышками огня, джунгли оглашались близким лаем автоматов.

Весь персонал собрался в библиотеке. Католики (их былобольшинство) во главе с отцом Клавдием то и дело вставали на колени передпортативным алтарем, мусульмане вершили намаз, буддисты сидели с закрытымиглазами, Тандерджет с механиком-уругвайцем Ланцем давили одну за другой «Блэкэнд уайт», а я читал Машке вслух учебник дарвинизма для советских школ. Тыдолжна знать, бэби, какое воспитание получил твой будущий муж.

Этот учебник я повсюду возил с собой. Там была картинка,изображающая ужасный мир доисторических животных, крайне неприятный глазусовременного владыки Земли. Под водой, например, с хищными поползновениямидвигался стремительный морской ящер. В воздухе носились друг за другомкогтистые клыкастые перепончатые птеродактили. На берегу под гигантским хвощомраскорячился безумный плезиозавр. Поражало обилие бессмысленных тварей,одержимых одной идеей – сожрать кого-нибудь, и побыстрее, пока тебя не сожрали.

Однако самым интересным персонажем картины был, конечно,некий незадачливый динозавр, лишенный головы. Все у него было на месте –колоссальное мускулистое и мясистое тело, длиннейший хвост, колоннообразнаяшея, не хватало лишь маленькой детали – головки, вес которой, как известно, удинозавра равен одной семитысячной части веса всего тела. Кто-то несколькомесяцев назад откусил ему голову, он даже и заметить не успел, кто именно, итеперь бедолага меланхолически шлепал по мелководью, обескураженный тем, чтонечем кушать, да и пищи, собственно говоря, не было видно, ибо рот и глазарасполагались у него все-таки на голове.

ОТ АВТОРА. В этом месте мы прервем телефонную бубню ГеннадияАполлинариевича для того, чтобы рассказать о любопытной связи явлений.