Он замолчал, чтобы сплюнуть очередную порцию пережеванноготабака. Шериф махал руками и беззвучно разевал рот, как будто в одночасьепотерял дар речи.

Дядя Сагамор отер рот тыльной стороной руки.

— Какого дьявола, — продолжал он, — даже старый долгоносикнавроде меня, у которого едва наскребется мозгов на то, чтобы пахать подевятнадцать часов в день, зарабатывая на налоги, и тот не станет пить этудрянь. От этого же потом неделю будешь животом маяться. Но вот что я скажутебе, шерифа — тут дядя перешел на доверительный шепот, — , я никому и не пикнуо том, что ты сейчас рассказал. Как подумать, нехорошо выйдет, коли народначнет болтать, что, дескать, эти чертовы политиканы уж до того с жиру бесятся,что начали попивать кротоновое масло просто так, чтоб только время провести. Ниединой живой душе не скажу.

Тут дядя Сагамор оглянулся по сторонам и заметил нас.

— Шериф, — просиял он, — познакомься-ка с моим братом Сэмом.

Шериф дернулся и с ужасом уставился на нас.

— О, нет! — простонал он, как будто у него что-то болело. —О Боже, только не это! Только не вы двое! Не двое Нунанов в одном округе.Милосердный Господь не мог наслать на меня такую кару. Я.., я… — Он задохнулсяи умолк.

— Сэм, — повернулся к папе дядя Сагамор, — шериф вроде кактревожится за своих парней. Похоже, они завели дурную привычку удирать и тайкомпопивать кротоновое масло, точь-в-точь как несмышленыш, что сдуру засовываетсебе горошины в нос, вот шериф и боится, как бы соседи про это не пронюхали. Ноя как раз говорил ему: что до нас, так он может не волноваться. Мы тайныхранить умеем не хуже любого прочего в округе.

— А то, — поддержал папа. — Будем немы как могила. Но некажется ли вам, что это они здорово учудили?

— Ладно, сэр, — сказал дядя. — Мы с тобой, Сэм, не в томположении, чтоб их судить. Мы не политики. Нам не понять, в каком напряженииживут они изо дня в день, какая ответственность ложится на их плечи. Да ведь отэтакого напряжения черт знает до чего они могут дойти. Возьмут вдруг да решатуйти из политики и заняться делом. Хотя, кстати, я что-то не припомню ни одногослучая, чтобы кто-то из них настолько отчаялся.

Шериф стал весь какой-то багровый и попытался было что-тосказать, но все больше пыхтел и шипел, точно закипающий чайник.

— Сагамор Нунан! — наконец заорал он. — Я.., я…

Дядя Сагамор его вроде совсем и не слушал. Он задумчивопокатал табак за щекой и покачал головой:

— Политика плохо сказывается на человеке, Сэм. Я вот всегдавспоминаю двоюродного брата Бесси, Пиблса. Пиблс долгонько был шерифом, покудау него на заду вдруг не выросла плесень. Ну форменная такая плесень, как назалежавшемся сыре. Вот уж была загадка, и никто не мог понять, в чем тут дело.Так вот, сэр, так оно тянулось порядком времени, и Пиблс каждую неделю ходил кдоктору, чтобы тот соскреб эту плесень, но выяснить, откуда ж она берется,никак не удавалось, пока доктору не довелось побывать в суде в рабочее время. Итам-то он все и понял. Оказалось, недавно там установили новую поливальную установкуна газоне, и одна из струй как раз заливала ступеньку, где просиживал штаныПиблс. Стали копать и докопались, что заболел он аккурат в тот день, когда этуустановку поставили и испробовали, а Пиблса-то предупредить забыли. Вот и вышлотак, что он все эти месяцы сидел в луже.

Кажется, шериф наконец-то сумел взять себя в руки. Лицо егопо-прежнему оставалось багровым, но он вроде поутих. Подняв носовой платок, онмедленно и тщательно вытер лицо, сделал глубокий вдох, убрал платок в карман ипосмотрел на дядю Сагамора так, словно из последних сил сдерживается, чтобы невзорваться.

— Сагамор Нунан, — произнес он тихо, но как-то сдавленно, —когда десять лет назад избиратели впервые поставили меня шерифом, я обещал имсделать этот округ уважаемым местом и упрятать тебя в кутузку так глубоко,чтобы почтовая открытка до одних только передних ворот стоила тебе цельныхвосемь долларов. И когда они переизбрали меня сперва шесть лет, а потом двагода назад, я обещал им то же самое. Они знали, — что я честно пытаюсьвыполнить свое обещание, и верили мне. Они терпели, ибо знали, на что я иду.

И я все еще не сдаюсь. В один прекрасный день я выполню своеобещание. Я наберу столько улик, что хватит заслать тебя далеко вверх по реке,и к тому времени, как ты вернешься, твои правнуки давно будут своих внуковнянчить. И тогда-то мы наконец вздохнем спокойно. Тогда мы сможем с чистойсовестью смотреть людям о, глаза.

Порой меня так и подмывало бросить все это дело. Уйти вотставку, продать дом, уехать отсюда и начать жизнь сначала. Но стоило мнеподумать обо всех несчастных жителях нашего округа, которые просто не могут всераспродать и бежать куда глаза глядят, я крепче сжимал зубы и рвал заявление обуходе. Должно быть, у меня слишком развито чувство долга. Я просто не могубросить всех этих беззащитных людей на твой произвол.

И для меня это не просто работа. Это гораздо больше. Однаждыя даже отправился в офис казначейства и поклялся, что не возьму от них ниединого чека, покуда не избавлю наш округ от тебя, и что ежели через два годаменя не переизберут больше на это место, то буду работать даром, бок о бок сновым шерифом. И мы не успокоимся, пока не наберем достаточно улик, чтобы упечьтебя куда подальше. Вот тогда-то мы перестанем краснеть перед нашими невиннымидетьми за то, что они родились, в мире, где ты разгуливаешь на свободе.

А теперь я выясняю, что ты тут не один, что вас двое — двоеНунанов на ферме, все соседи которой — честные богобоязненные граждане. Какбудто одного мало! Знаете, ей-богу, мне чертовски хочется обратиться к губернатору,чтобы он ввел военное положение. Не может быть, чтоб во всех сводах законов ненашлось ни одного, в чьей власти было бы защитить мирных жителей от таких, каквы, не упираясь в необходимость судить вас за какое-то конкретное преступление.

— А я тебе что говорил, Сэм, — вставил дядя. — Наш шериф —парень что надо. Только чуток склонен страсть как кипятиться по любому пустяку,который и гроша-то ломаного не стоит. Наверное, все от высокого давления. И тосказать, поднимется тут давление, когда имеешь дело с остолопами, пихающимисебе горошины в нос.

— Да нет, — поправил папа. — И вовсе не пихали они никакихгорошин себе в нос. Они выпили кротоновое масло, забыл разве?

— Ах да, — спохватился дядя Сагамор. — Ну конечно же,кротоновое масло.

Шериф воздел руки к небу и закрыл ладонями лицо. Дышал онтяжело, однако когда отнял руки от лица, снова сумел овладеть собой.

— Кстати, раз уж я тут, — сказал он дяде, — мне бы хотелосьосмотреть твою конюшню. Из разных городов нам сообщали, что ты помаленькузакупаешь кое-что то здесь, то там.