но благодаря шапке сидящий крепко, отменно прикрывал большую часть головы и лица.

Конечно, если приглядеться, на бравого витязя Фира походила мало, но станет ли кто приглядываться?

Пока она возилась, зарядил дождь, хотя недавно казалось, что пронесет тучи мимо, дальше на юг погонит. Но потемнела Явь, погрустнела, день не днем сделался, а сумраком, в котором всякая тень обманчива и пугающа. Капли с небес срывались крупные, частые, звонкие, и с каждым ударом по шелому Фире казалось, что в ухе ее засел вредный скоморох с бубном. Земля мигом лужами заросла, что паук глазами, и куда ни ступи – сапог по голенище проваливался, вяз и на волю вырывался с боем и чавканьем.

Вскочить – или, скорее, с трудом заползти – в мокрое седло все-таки пришлось, иначе до брода Фира добиралась бы все отмеренные ей девять дней.

Сивушка не обрадовалась, застригла ушами, заворчала, но шаг ускорила. В отличие от хозяйки непутевой, как-то удавалось ей угадывать, где почва плотная, надежная, куда ступать безопасно. Так и несла она Фиру сквозь ливень и серую мглу от дуба да вдоль берега Вольки, пока они не миновали Нижгород, пока не пролетели чахлый лесок березовый с двумя избами на окраине, пока не обогнули противосолонь половину еще одного, дальнего, холма.

Здесь река разливалась широко-широко и мелкой становилась настолько, что ребра каменистого дна над водой торчали. И пусть разогналась Волька под дождем, забурлила, Сивушка не страшась в нее шагнула и к берегу дальнему устремилась. Обычно в ясный, погожий день они здесь бодрой иноходью проскакивали, но теперь Фира даже не пыталась подгонять лошадь и тем паче направлять. Та уже доказала, что знает и чувствует матушку-землю получше глупых двуногих, а Фира, даром что ведьма природная, в шеломе и нагруднике, верно, представлялась ей не только глупой, но и совершенно бесполезной в походе.

Увы, расплачиваться за это пришлось самой Сивушке.

Стрела пронзила ее шею посередь реки. Лошадь захрипела и дернулась в сторону, словно нарочно вышибая хозяйку из седла на острые камни. Хрустнуло плечо, вспыхнул пламенем левый бок, и Фира, пытаясь поймать хоть каплю воздуха, распахнула рот, куда тут же хлынула вода. Она задыхалась, захлебывалась, ничего не видела из-за боли и шлема треклятого, но на ощупь, против течения, пыталась доползти обратно к Сивушке. Резала ладони и колени о каменные ножи речные, подвывала тихонько и о том, что стрела эта не с неба упала, а пришла из чьих-то рук, совсем, совсем не думала.

Когда пальцы наткнулись на мокрую, но все еще теплую лошадиную холку, против шерсти прошлись и в слипшуюся гриву закопались, Фира завыла громче. Вторя ей, громыхнуло в вышине, и засверкали над Волькой Перуновы молнии.

– Нет, нет, нет… – Фира шелом наконец стянула, отбросила не глядя и осторожно, словно боясь боль причинить, пробитой шеи Сивушки коснулась. – Нет…

Вот только ни к чему была опаска: лошадь уже не хрипела, не дышала, не жила.

Фира развернула ладонь, и кровь с нее тут же смыло – не то дождем, не то речной волной, не то слезами. А затем туда, где эта ладонь только что холки касалась, вонзилась вторая стрела. И третья. Четвертая же в воду вошла, в паре вершков от подогнутой Фириной ноги.

Фира вскрикнула, отшатнулась, на зад плюхнулась, почти не ощутив боли, и тогда-то наконец рассмотрела конного во вспышке молнии. Он был совсем близко, огромный черный силуэт на вороном жеребце, увешанном сверкающими железками. Ужас на миг смешался с восхищением, и, словно уловив это, конь на дыбы вскинулся, заржал, и отозвалось небо новыми росчерками света.

Фира вскочила, но тут же снова в воду рухнула, запнувшись о свои же мешки седельные, связанные меж собой веревкой: в одном – коса с платьем, в другом – мятель да гусли… Недолго думая, она закинула отяжелевший от влаги скарб на не ушибленное плечо, снова поднялась и ринулась к берегу.

Тело, казалось, изодранное в клочья, горело. Ноги путались и подгибались под тяжестью мешков и нагрудника, но отстегивать его на ходу она не решилась. А в боку левом словно новая жизнь зародилась и наружу теперь рвалась, изнутри раздирая мясо и кожу.

Дыхание прерывалось, перед глазами все плыло, а сердце частило так, что Фире б в ступни хоть частичку этой прыти – она бы тогда точно удрала. А так… странно даже, что всадник не догнал ее, пешую и неловкую, в один хороший прыжок, позволил из реки выбраться.

Наслаждался будто этой охотой…

«Странно, что ведьма могучая от лучника убегает», – усмехнулся в голове кто-то неведомый, и Фиру словно под дых ударили. Сорвали туманную поволоку, что мыслить и действовать мешала, прояснили разум.

Она закачалась, не удержалась на слабых ногах, но, упав, медлить не стала. Сбросила поклажу, на спину перевернулась и, вогнав пальцы в грязь, густую и тягучую что кисель, села и закричала. А вместе с голосом понеслась по округе сила.

Задрожала земля, вздыбилась горбами, и вода речная из берегов хлынула, но не в стороны, а вверх, с дождем сливаясь, вставая между Фирой и всадником мерцающей стеной.

Засверкали за нею молнии, словно тоже в ловушку пойманные. Забил передними копытами о водяную преграду конь – Фира видела его размытые очертания, видела накренившегося в седле воина и огромный, наверное, со всю нее высотою, меч в его вскинутой руке.

Крик иссяк, и заколыхалась стена, как занавесь на ветру.

«Утопи его!» – велел чей-то – неужто ее собственный? – голос в голове Фиры, но она лишь застонала и остатки сил в землю погнала.

– Уходи, уходи… – взмолилась шепотом, сама не веря, что всадник повинуется.

Так что не удивилась, когда пала стена, вновь рекой обернувшись, а конь с хозяином на месте остались. Все такие же темные, грозные и несокрушимые.

Фира руку одну из грязи выдернула, выставила перед собой и коротко вскрикнула, чтоб последняя искра чар по крови промчалась и занялась ладонь холодным синим пламенем.

«Думаешь, светочем его испугать?» – рассмеялся голос, и из глаз хлынули слезы.

А может, давно уже лились, со смерти Сивушки не останавливались, но Фира просто не замечала.

Всадник на берег выехал, в сажени от нее замер и сверху вниз уставился. Дождь струился по черным с серебром наплечникам, по нагруднику и вытравленной на нем морде горного льва, и даже прежде, чем воин заговорил с особой иноземной певучестью, Фира его узнала.

Рогдай!

– Ты не луарский принц! – прорычал он.

Она головой замотала так яростно, что короткие мокрые волосы больно хлестнули по глазам, но ладонь пылающую не опустила, так и грозила горцу с мечом нелепой рукой-свечкой.

Он посмотрел на нее еще пару мгновений, затем гакнул, повод натянул и, развернув коня, умчался вверх по реке. Ливень быстро превратил их в чернильную кляксу, а затем и вовсе поглотил без остатка. Затихло вдали лошадиное ржание.

Фира же на спину опрокинулась, уронила погасшую руку и разрыдалась в голос.

Глава III

На пещеру она набрела случайно, когда пыталась поглубже в лес забраться, чтоб уж точно ни одной живой души не встретить и переночевать спокойно. Что до неживых и нечистых – к ним-то Фира как раз и стремилась, но уже не верила, что так быстро отыщет грань истончившуюся.

Говорили, конечно, что в Прекаменковой чаще на севере пропадают люди и тропы там неведомыми зверьми исхожены. Говорили, что в Молковом озере видали мавок, а на ветвях над гладью водной по ночам русалки раскачиваются. Болтали и про лешего, и про ведьму настолько древнюю, что Марена-Смерть у нее в подружках.

Но сколько б слухов ни долетело в Яргород, все в итоге затихали и не повторялись.

Нет, Фира знала, как уточнить дорогу, но для начала надо было обсохнуть, исцелиться и отдохнуть. Плечо-то она вправила и подлечила еще на берегу, а в ушибленный бок вливала чахлые остатки сил по пути через лес, но оказалось, что больше всего досталось колену: слишком часто Фира падала. И теперь не шла толком, плелась, правую ногу подволакивая. Когда же увидела меж вековых, поросших мхом стволов чернеющий каменный зев, едва не рухнула от облегчения и усталости прямо на пороге.

Было уже неважно, медвежья это пещера, драконья или еще чья, – Фира согласилась бы лечь в обнимку с любым из здешних чудищ,