– Что, потом? – нетерпеливо поинтересовалась я. – Давай, договаривай, коль начал!

И Корней заговорил. Да так, что я, слушая Корнея, сидела, не просто молча, а как бы оглушено, словно пытаясь переварить то, о чём медленно и почти равнодушно повествовал мне этот бывший контрабандист.

Оказывается, в бытность Томаса мастером-обувщиком была у него дружная трудолюбивая семья: жена, сын и прелестная дочурка, в которой он души не чаял. Сыну было уже лет восемнадцать, дочери – всего четырнадцать стукнуло, когда однажды попытался её затащить в укромное местечко подвыпивший поселковый житель, понятно, с какими намерениями. Естественно, не в резервации дело происходило, на поселковом базаре, куда девочка эта со старшим братом принесли выделанную обувь на продажу.

Что там происходило далее, этого Корней не знал точно, лишь по не совсем достоверным слухам и сплетням. Но по всему выходило, что сын Томаса попытался как-то защитить сестру от насилия и, кажется, даже осмелился несколько раз ударить пьяного мерзавца, после чего был до полусмерти избит взбудораженной толпой, посажен на кол и подожжён.

Сестру его сначала заставили смотреть на мучительную казнь брата, потом её жестоко насиловали несколько часов подряд. Ну, а после всего этого…

Возможно, она сама повесилась в грязном базарном бараке (как это официально было объявлено), но тайком поговаривали, что несчастную девочку вздёрнули на верёвке поселковые женщины, донельзя разъярённые тем, что эта «грязная потаскуха» (их доподлинные слова) соблазнила и растлила добропорядочных и воспитанных муженьков и сыночков этих самых поселковых фурий. И зачинщицами убийства донельзя истерзанной и уже почти ничего не соображающей от боли и ужаса девочки, являлись две главные фурии: а именно, жена и мать того самого пьяного похотливого негодяя, с которого, собственно, всё и началось…

Сам Томас ни о чём таком, понятное дело, и не подозревал даже, но когда к вечеру дети его так и не вернулись из посёлка, он, естественно, заволновался. И уже собрался было направиться в комендатуру для получения хоть каких-либо сведений, но тут к нему в дом заявился староста блока и несколько смущённо принялся рассказывать потрясённому обувщику о том, какая страшная участь постигла в посёлке обоих его детей.

Жена Томаса умерла сразу от разрыва сердца, сам же Томас, неподвижно просидел всю ночь в опустевшем доме (он даже на кремацию жены не пошёл), а уже под утро просто поджёг своё осиротевшее жилище и скрылся в неизвестном направлении…

Другими словами, подался в контрабандисты.

– И случилось всё это четыре года ровно назад, – проговорил напоследок Корней и замолчал.

Некоторое время я тоже оглушено молчала, потом до меня дошло ещё что-то.

– Так этот убитый житель посёлка, его жена и мать… так это именно те, которые тогда…

Не договорив, я замолчала.

– Именно те! – глядя куда-то себе под ноги, буркнул Корней. – Томас этих тварей все эти годы выискивал, всё уточнял, ошибиться боялся…

А ребёнка за что? – захотелось вдруг спросить мне. – Ребёнок, которому он голову топором раскроил, в чём он виноват?

Но я так и не задала Корнею этот вопрос. Просто не смогла задать.

– И что теперь? – вместо этого произнесла я, и даже сама ощутила, насколько неуверенно и даже беспомощно прозвучали мои слова.

Корней, кажется, тоже ощутил эту мою неуверенность и беспомощность.

– А вот это вам решать, Повелительница! – криво ухмыльнувшись и глядя куда-то себе под ноги, буркнул он. Потом помолчал немного и добавил: – Как решите, так оно и будет… верно говорю?

Я ничего не ответила и некоторое время мы вновь ехали молча.

Наконец я не выдержала.

– Ты считаешь, что я должна его помиловать? – задала я вопрос, заранее осознавая, каковым будет ответ Корнея.

И надо же, ошиблась!

– Ни в коем случае, Повелительница! – немного помолчав, отозвался Корней, по-прежнему не отрывая неподвижного взгляда от грязноватого днища кареты. – Ибо, помиловав убийцу, ты нарушишь договор и создашь весьма опасный прецедент, последствия которого окажутся совершенно даже непредсказуемыми!

Это я и сама знала! Как и многое другое.

Единственное, о чём даже понятия не имела – как же мне поступить сейчас?

У скафандра спросить, что ли?

И ещё меня занимал вопрос: докладывая мне обо всём произошедшим, знал ли сам Квентин всю предысторию разыгравшейся прошлой ночью трагедии, а, ежели знал, почему решил эти сведения от меня утаить? Хотя…

С чего бы господину сенатору вдаваться в такие провинциальные подробности? Доложили ему о случившемся в одном из посёлков преступлении – и точка! Вот он и выполнил свалившееся на его голову ответственное поручение: довёл полученную информацию до моего сведения. А разбираться дальше – это уж не его, это моё дело!

Это на мою голову проблема!

И как же мне эту проблему разрешить?

Так ничего и не придумав до самого посёлка, я пришла к выводу, что сначала нужно просто посмотреть на этого самого Томаса. Посмотреть, поговорить с ним, а уж потом принимать окончательное решение. И может за это время какое-либо наитие-озарение снизойдёт всё же на мою, прямо-таки раскалывающуюся от нахлынувших забот голову?

Подъехав вплотную к зданию местной поселковой администрации, я не стала заходить внутрь. Просто вышла из кареты и потребовала у стражников, стоящих у входа, вывести ко мне задержанного прошлой ночью преступника-урода. Потом принялась терпеливо ожидать.

Ожидать пришлось довольно-таки долго, но вот дверь здания широко распахнулась и целая процессия высыпала на крыльцо. Возглавлял процессию местный инспектор безопасности (я уже встречалась с ним ранее), за ним шло несколько поселковых начальничков, должность каждого из которых была мне совершенно неизвестна. И, наконец, замыкали процессию два стражника, придерживающие с обеих сторон под локти высокого, сплошь седого и крайне исхудавшего моего соплеменника. По всей видимости, это и был Томас.

Даже отсюда, издали, заметно было, как сильно он избит, лицо, вообще, в какую-то сизо-фиолетовую маску превратилось с двумя узкими щёлками на месте глаз. Но шагал Томас довольно уверенно и голову держал высоко, правда, когда вся процессия остановилась на крыльце и стражники на мгновение убрали руки, он невольно пошатнулся. Впрочем, тут же вновь выпрямился и ещё выше вскинул окровавленную, почерневшую от побоев седую голову.

– Никаким физическим мерам воздействия он у нас не подвергался, – видимо перехватив пристальный мой взгляд, поспешил объясниться инспектор. – Просто во время поимки люди перестарались немного, да их понять нетрудно…

– Я так и поняла, – негромко проговорила я и, помолчав немного, добавила: – А теперь препроводите задержанного к моей карете!

– Что?!

Видно было, что инспектор именно таких слов от меня и ожидал, но всё же сделал