хвостом за ними. Войдя внутрь, Антон хотел было бы двинуться к гардеробу, куда столько времени постоянно сдавал верхнюю одежду, но, казалось бы, вернувшись из собственных размышлений, и, осознав, что эта привычка губительна нисколько в данной ситуации, сколько вообще, ибо, во первых, на момент происходящих событий было лето, и тот, одетый в светло-голубой пиджак, – в целом, более чем прилично и официально, – верхней одежды не имел, а во вторых, персонал университета в целом не успел расположиться на своих рабочих местах, Антон отпрянул, и, под легкий смешок виновника события, вернулся обратно в конвой.

– Я помню тебя совершенно другим, – отпрянув от столь неожиданно напрянувшего смеха, что так редко можно встретить на лицах столь высокого положения, как арабский шейх, и вновь приобретя маску серьезности на собственном лице заявил араб.

Антон в ответ лишь по-ребячески улыбнулся, и, немного простояв, знаком предложил конвою продолжать собственный путь

– Мы подготовили для вас актовый зал, – неожиданно, вспрянув между двумя героями проговорил ректор, – это единственное место, где вы сможете проговорить без прослушки.

Шейх, остановившись, и, померив взглядом компаньона, тем взглядом, которым высокомерные люди всегда пытаются показать другим, насколько они далеки от других, то есть взглядом, полным презрения и ненависти, сказал:

– Спасибо.

Затем, казалось бы, вернувшись от столь привычных доминативных эмоций, он, приобретя истинную, и, казалось бы, христианскую улыбку, невооруженный и неподготовленный взгляд в которой мог видеть лишь истинную любовь.

– Ты можешь идти, – мельком бросил он, продолжая всматриваться в ректора

Директор учреждения, совсем, казалось бы, не ожидавший такого расклада событий, слегка опешил, и, немного отпрянув, побледнев, оставался на месте, когда хозяин ситуации в третий раз не проговорил:

– Мой адъютант тебе заплатит.

После этих слов, сопровождаемых соответствующими знаками, ректор, вновь приобретший краски на своем лице, и, озарившись нисколько довольной улыбкой, сколько красноречивым румянцем, говорившим многое о скаредной и скупой натуре директора образовательного учреждения, двинулся с места, и, устремившись куда глаза глядят, пытался, казалось бы, уйти, как говорят, – лишь бы подальше.

Антон, оставшийся в единственном числе среди тех, кто знал устрой университета, остался в роли проводника, указывая шейху, в какой стороне уготовленный им актовый зал.

Добираться далеко им не пришлось: он находился на первой этаже, буквально в пяти шагах от входа в корпус.

Через пару минут они находились внутри него, устроившись по кустарному. Ректор, хотя и немногословно, восхваляя убранство актового зала, назвав его «подготовленным», сильно преувеличил этот факт. Поэтому, несмотря на все неудобства, довольно неприятное выражение лица, сделанное арабским шейхом, когда тот осознал, что будет вести переговоры на обычном стуле быстро спало, когда они наконец встретились друг напротив друга, взором на взор. Как и все дипломаты, начали они с улыбки.

– Не будем ходить вокруг да около, – с идеальным русским произношением, начал виновник торжества, – Я помню, что ты сделал мне в Багдаде. Я не забуду ни Ливию, ни Сирию. Мы тогда славно поработали.

– Да, – Антон, который, казалось бы, находился в собственных воспоминаниях, и только-только от них отпрянувший, улыбнулся шире, – это были хорошие времена. Но мой ответ: нет

– Ты поднял целое ополчение, – не обращавший внимание на столь преждевременное решение, продолжил араб, – право же, говоря по правде, если бы не твое вмешательство, никто не знает, что произошло бы в моей стране!

– Очень приятно, но нет

– Ты герой!

– Герой грязи

– Они все еще тебя помнят!

– Когда это перестанет им быть выгодно, они забудут.

– Почему?

– Ты знаешь почему.

– Нет! Почему ты не хочешь вернуться?

– Ах! , – закрыв свое лицо руками, Антон нагнулся, – ради чего? Ради кого? Ради тебя? Ради идеи? Бред, Вздор! , – он поднялся с места, сопровождая собственные восклицания активной жестикуляцией, – то, что было тогда, только юношеский вздор! Я был молод, я верил в бескорыстность нашего дела! А теперь, что? Ты должен был быть в грязи ради идеи, но нет, ты взялся за нефть! Ты разбогател, а мы? Мы страдали, мы помогали, когда ты жил и наживался только ради себя.

Шейх, поднявшись, которому ударила кровавая краска в лицо, от столь наглых заявлений, хотел было что-то сказать, но был удачно прерван своим собеседником:

– И даже не пытайся оправдаться! Нет! Я знаю все твои отговорки, твоя совесть придумает тебе их достаточно, чтобы ты спал спокойно. Ни одно обстоятельство не спасает тебя от того, что ты сделал. От того, что ты продолжаешь делать. И не думай, что я что-то забыл.

С минуту между двумя знакомыми стоял тонкий смог молчания. Араб, казалось бы, погрязнувший в размышлениях, и, предавшийся забвению, возможно даже стыду, стоял на месте. Через минуту по тонкому паркету актового зала послышались шаги, – Антон уже было собирался уходить, когда шейх продолжил разговор:

– Может быть ты и прав. Может быть я и жил и живу ради себя. Может быть я продал друзей ради этого богатства. Но я никогда не забуду того, что ты сделал лично для меня. Я доволен своей жизнью, и совесть меня не мучает. В отличие от тебя, не правда ли?

Теперь наступила очередь Антона обагряться в алые краски злости. Тот, сначала обернувшись, а потом прыжками направлявшись к своему компаньону, казалось бы, уже стоял с ним лицом к лицу.

– Да… – продолжил араб, – тебя она мучает. Ты всегда вел других к тому, чему не смог возобладать сам. Ты, подобно шарлатану, ты только раздавал чудотворное снадобье, но никогда не применил его сам. Я прав.

Шейх, оттолкнув Антона, направился к выходу. Взявшись за ручку двери, он приостановился

– Мое предложение для тебя всегда открыто, – обернувшись, бросил он ему вслед, – ты сможешь сослужить себе и мне еще хорошую службу.

Студент, удачно приземлившись в соседний стул, взялся за голову. На его лице, столь ярко озаренно мертвенно-бледными красками, можно было прочитать лишь истинное отчаяние. Его губы дрожали, и своей вибрацией заражали руки, которые позже передали этот необычный трясучий вирус всему телу.

От вхождения в собственный лабиринт раздумий его отвлекло одно неприметное событие: портьера, что находилась на сцене, зашевелилась. Повернувшись к ней, и, все еще трясущимся лицом вглядываясь, он заметил, как из нее влезали три ранее окутанные в нее фигуры.

– Вас еще не хватало! – воскликнул студент, вновь хватаясь за голову, и, через пару мгновений, дрожащим голосом, продолжая – вы все слышали? Трое друзей, избравшие доселе неприметную часть