продвигаясь прямо в резиденцию президента, и, судя по его забавной ухмылке, ему казалось, что те, восхищенные им, уже были готовы рукоплескать ему за смелость и усердие, наградить великие звания, и все в подобном роде. В общем – Володя продолжал быть в своем вкусе.

Кирилл смотрел прямо на него. Казалось бы, что в его блестящих, пламенных глазах он находил вдохновение, силы. Он будто бы видел в этом юношеском, азартном пламене смысл жизни. Это пламя, вскоре, прямо как в самом начале нашего произведения, когда этим необычайным когнитивным, идеологическим вирусом заразился Владимир, перешло в сердце, нет, можно сказать, что прямо в его болезненную душу. Кирилл, в своей импульсивности, можно сказать, горел. Он дрожал, он хотел действовать.

В один момент, будто бы по зову провидения, протестующие расступились. Из концов рядов выходила маленькая группа. Казалось бы, что в ней нет ничего примечательного, пока наблюдатель не подверг бы их силуэты тщательной инспекции. В их руках были мутные бутылки, с в чем-то обмоченной торчащей изнутри тряпкой. В их руках были Коктейли Молотова.

Совсем скоро их подожгли. Первая рука, первая и самая близкая, которая была не только рядом с Кириллом, но и со строем ОМОНа, была самой твердой из всех. Именно она начала пожар.

Кирилл, находящийся в экстазе, побежал прямо на строй ОМОНа. Двумя прыжками он уже оказался под щитами правоохранительных органов, и, хватаясь за них, пытался подставить служителей правопорядка прямо под объятые праведным пламенем коктейли.

И у него это получалось.

Семен, наблюдающий эту картину, и отреагировавший на происходящее только тогда, когда, как обычно, было уже поздно, закричал:

– И-Д-И-О-Т!

На его глазах проступили слезы. Он подбежал к группе ОМОНовцев, которые избивали бедного Кирилла. Тот, если мы позволим читателю взглянуть сквозь подпорки щитов, казалось бы, не чувствовал боли. Его лицо, казалось бы, начало гореть ровно так же, как горит его пламя. Его алые, пламенные краски, проступающие на лице, которых, возможно, создал именно резкий всплеск идеализма, а, возможно, именно норадреналин, оказались под затмением дубинок и щитов солдат.

Семен, орудуя своими толстыми кулаками, начал откидывать от своего брата бравых служителей закона. Но безуспешно. Совсем скоро, он, просто закричав, закричав от глубокой душевной боли, от того, что въелось прямо к нему в душу, от того, от чего он уже не избавится в своей жизни, загорелся, загорелся, оказавшись в объятиях ОМОНовца, в тело которого попал прямой удар Коктейля Молотова.

Владимир смотрел на это действие, будто бы на сон. На его глазах сгорали два его друга, самых верных компаньонов, которых он мог бы только представить. Но он уже не верил в реальность происходящего. Подсознательно он до сих пор оставался в своих мальчишечьих мечтаниях, в своем азарте. Поэтому, хотя где-то в глубине души его сердце переживало эти моменты самым худшим для человека горем, он, не обращая внимания на крики своих друзей, выбежал во внезапно открывшуюся выемку в сонме ОМОНа.

Он пробегал прямо мимо корреспондентши. Та, что-то мямля в свой микрофон, наблюдая за происходящим, уже не могла что-то говорить, когда Владимир бежал ко входу в Аппарат Президента. Оператор, который был более хладнокровен, ловил момент. Он, орудуя своим чернозеркальным оружием, снимал происходящее.

Владимир бежал. Время для него замедлилось, он, казалось бы, бежал так медленно, как бежать может только хромой инвалид. Но, по сравнению с другими людьми, которые, совсем медленно шевеля челюстью, совсем медленно оборачиваясь в его сторону, и, совсем медленно орудуя своими ногами, устремлялись в его сторону, он был настоящей молнией. Вот он уже преодолел половину пути к зданию, когда из-за его стеклянных дверей показался темный силуэт.

Он мог видеть, как силуэт поднимал странный предмет, очертаниями похожий на пистолет. Он мог видеть, своим необычайно навостренным в этот момент, как у орла, зрением, как необычайная тень спускает курок. Он мог видеть, как пуля, летящая в разы быстрее ОМОНовцев, пытавшихся его догнать, летящая в разы быстрее, чем он убегал от них в сторону входа, летела прямо на него.

Прямо в его сердце.

Через пару секунд он остановился.

Он вздрогнул, чувствуя, как инородное тело, пуля, проходила навылет, пробивая сердце, вытаскивая его огромное, но совсем детское сердце наружу.

Он недолго стоял, всматриваясь в силуэт. Собрав последние силы, он слегка приподнял руку, и, указав на тень, совсем ослабевшим голосом скорее провел губами, чем пробормотал:

– Он убил меня.

И, высказав свои последние слова, подкосил колени, и свалился наземь, позволяя своей благословенной юношеской, можно сказать, героической крови растекаться по грязи, которая оказалась совсем недостойна носить на своей земле нового Оддисея.

Глава девятая, или финал, в котором один дьявол говорит с другим

Долго Антону ждать своего приезда не пришлось.

Мигалки, особый кортеж, перекрытые улицы, – все было сделано для того, чтобы уже через полчаса, если не раньше, наш герой оказался в Ново-Огарево.

Учтиво поклонившись своим конвоирам, которые были скорее похитителями, чем охранниками, безмолвно поблагодарив их за учтивость, оказанную во время его транспортировки, он, последовав за слугами, вскоре оказался во дворце.

Выпровожденный на второй этаж, совсем скоро он оказался в одной комнате с президентом Российской Федерации.

– Присаживайся, – жестом указывая Антону на кресло напротив себя, властным голосом заявил Путин.

Дважды ему повторять не приходилось. Антон, твердой походкой, которой, можно подумать, идут либо на плаху, либо за орденатом, приблизился к своему похитителю, и, заняв обетованное место, вопросительно поднял бровь.

– Мне жаль, что все так произойдет, – вздохнул Путин.

– Простите?

– Ты наломал много дров.

– Конечно, я наломал. Мне это еще вспоминали до того, как я был удостоен честью прокатиться в вашем кортеже.

– Только я не вспоминаю. Я предсказываю

– Простите? – выпятив глаза, казалось бы, в абсолютном удивлении спросил Антон, – Что?

– Думаешь, что человек твоего масштаба, тот, кто был своего рода народным героем, лидером, может пропасть бесследно? – откидываясь в своем кресле, начал Путин, – Нет! Как сказал бы Генрих Третий – великие скорбят всегда. Ты сделал много. Слишком много. И теперь народ хочет, чтобы ты повторил свои подвиги. Но теперь уже не твоим полигоном станут не страны Азии или Запада. Ты будешь разламывать мой питомник.

Антон, переменившись в лице, побледнев, хотел было соскачить с места, что-то яростно высказать, когда президент жестом его предупредил.

– За Добро нужно платить, – продолжал Владимир, – В особенности, когда живешь в мире Зла.

– Что