— Да, — согласился со мной Евгений, — Тамарка права, тыдействительно невозможная, но я поделать с собой ничего не могу, люблю тебя,дуру, и все.

«Как милы наши мужчины, — замирая от счастья, подумала я, —даже признаваясь в любви, они норовят нагрубить. Это все от излишнейстеснительности. Застенчивые до грубости».

— Я тоже, дура, тебя люблю, — призналась я, и этим жевечером Евгений был у меня.

На этот раз я развернулась по полной программе. Не будуописывать подробно. Скажу только: прическа, платье, туфли — просто блеск!

Я и Евгений сидели при свечах в гостиной, слушалианглоязычные песни, пили французское вино, закусывали швейцарским сыром ивспоминали первые дни нашей любви. Оба сгорали от страсти и бросаликрасноречивые взгляды в сторону спальни. И оба героически держали себя в руках,не желая обнаруживать запредельную степень чувств. Я из понятных соображений:из женской гордости, нечего ему думать, что я от него без ума. А по какойпричине сдерживался Евгений — понятия не имею. Думаю, из вредности и глупогоупрямства, присущего всем мужчинам без исключения.

Наконец Евгений сдался, покинул кресло, обнял меня, страстновыдохнул:

— Соня, я так соскучился…

И в этот значительный момент раздался телефонный звонок.Памятуя о подозрительности Евгения, я трубку сняла, настраиваясь на разговор,но разговора не состоялось.

— Соня, — пролепетала Алиса, — я умираю. Если в чем виноватаперед тобой, прости, прости…

И она повесила трубку. Я в растерянности посмотрела наЕвгения и прошептала:

— Алиса опять умирает…

Он почему-то взбесился:

— Что значит «опять»? Ты же утверждала, что она умирает, такпочему «опять»?

Я ничего лучшего не придумала, как оправдываться.

— «Опять» потому, что она то умирает, то оживает, то снованачинает умирать, — промямлила я, чем окончательно разозлила Евгения.

— Ты совсем завралась! — рявкнул он, вылетая в прихожую. —Еще неизвестно, кто тебе звонил! Я, как дурак, примелся со своими объяснениями,а у нее не нашлось и часа, чтобы спокойно посидеть! Э-эх! — заключил он,хлопнув дверью.

Я, прижимая трубку к груди, застыла, не в силах поверить вто, что произошло.

«Он ушел? — стучало в висках. — Ушел? Снова? ЧертоваАлиска!!»

Вспомнив про нее, я вспомнила, что Алиска умирает. Япопыталась дозвониться до бедняги, но безуспешно. Тогда я позвонила Симочке.Взведенная мной, она помчалась к Алисе, но вскоре вернулась.

— Соня, Аля не открывает дверь, — дрожащим голосом сообщилаСимочка.

— Дуй к Марго, у нее есть ключи, — скомандовала я ибросилась упаковывать чемодан.

Позвонила Симочка. Она была в панике, куда-то подеваласьМарго. Я тоже запаниковала, злясь на Евгения, на обстоятельства, набестолковость Симочки. Будь я рядом с Алисой, не возникло бы таких проблем, ужя бы отыскала Марго. Тьфу! Да на кой мне она нужна? У меня у самой есть ключиот квартиры Алисы.

Я забросила чемодан в багажник, села за руль «Мерседеса» ипомчалась в Санкт-Петергбург.

* * *

Едва я вышла из лифта, как на лестничную площадку выпорхнулаСимочка.

— До сих пор не нашла Марго! — заламывая в отчаянии руки,закричала она. — Соня, нужно слесаря вызывать!

— Зачем? — удивилась я, шаря по карманам в поисках ключей.

— Чтобы дверь ломать. Отыскав ключи, я смело заявила:

— Дверь ломать не придется.

Мы вошли в квартиру. Алиса лежала на полу в холле в двухметрах от дивана. Ее прекрасные широко распахнутые глаза казались безумными.Губы шевелились, не издавая ни звука, руки беспомощно скользили по паркету.

— Алиса! — закричала я. — Алиса!

Она вздохнула и еле слышно прошептала:

— Со-оня…

— «Скорую»! — взвизгнула Симочка, бросаясь к телефону.

«Скорая» приехала быстро — Симочка их застращала, сказала,что гибнет известная художница. Я добавила масла в огонь, по ходу расписываяАлискины недуги.

Медики так впечатлились, что, недолго думая, погрузили Алисуна носилки и помчали в клинику. Мы с Симочкой следом. В приемном отделении ящедро раздавала автографы, требуя особого внимания к себе и к пациентке.

— Вы должны подвергнуть мою драгоценную Алису тщательнейшемуобследованию! — взывала я. И ее подвергли. И ничего не нашли.

— Для своего возраста она практически здорова, — сказалпрофессор.

— Здорова? — хором закричали мы с Симочкой. — А как жеобмороки?

Профессор пожал плечами:

— Единственное, что можно выделить, так это ее редкуювпечатлительность.

Я рассердилась:

— С этой своей впечатлительностью она всю жизнь жила, но вобмороки никогда не падала. Скорей падали от нее остальные, живущие рядом.

— И все же, думаю, что обмороки отсюда, — важничая, произнеспрофессор. — Полезно, впрочем, понаблюдаться у невропатолога и, не пугайтесь, упсихиатра.

«Вот до чего Алиска дожила, — подумала я, — уже и Фаня ейпригодилась».

В тот же день я позвонила Фаине и подробнейшим образом ввелаее в курс.

— Ну вы даете, — гаркнула она. — Если б я и взялась заАлиску, так лечила бы ее только от врожденного идиотизма.

Здесь я вступилась за подругу.

— Она умом не блещет, это да, — согласилась я, — но иподозревать ее в идиотизме не вижу причин.

— Как же? — удивилась Фаина. — Она же во всем слушаетсятебя, что характеризует ее исключительно как идиотку.

— То, что Алиса слушается меня, — парировала я, — говорит оее уме. Его хватило, чтобы разобраться, кого надо слушаться, чего не могусказать о тебе.

Я возмущенно бросила трубку и постановила:

— Алиса! Ты абсолютно здорова!

— Все так говорят, — уныло согласилась она. Я призадумалась.И в самом деле, как-то странно развиваются события. Все заверяют, что Алисаздорова, а бедняжка чахнет прямо на глазах, и никому нет до этого дела.Безобразие!

— Скажи, дорогая, — спросила я, — когда это началось? Тыпомнишь тот день, когда первый раз почувствовала себя плохо?

— Да, — ответила Алиса, — хорошо помню. Мне стало плохосразу после вернисажа. До этого я была счастлива и здорова, на вернисаже, ты жепомнишь, тоже от радости сходила с ума, всех друзей собрала, ликовала… А наследующий день с трудом поднялась с постели, хотя накануне почти не пила. Так,бокал шампанского, бокал шампанского…