— Ну и что? — Он стер жир с подбородка. — Можешь мне что-тосказать? Передать? Сообщить? Позволь угадать: не можешь.

— Ты угадал.

В черных глазах Флютека проснулись два золотых чертика. Обаподскочили и кувыркнулись. Как только появились.

— Я преследовал одного типа. — Рейневан сделал вид, что незаметил. — Почти уже поймал. Но он сбежал у Валентина.

— Вот беда, — равнодушно сказал Неплах. — Ты его хотя быузнал? Это тот, кто вступал в заговор с вроцлавским епископом?

— Тот. Так я думаю.

— Но сбежал?

— Сбежал.

— Значит, опять. — Флютек отхлебнул из кубка. — Пропал твойшанс отомстить. Ну, прямо-таки неудачник ты, неудачник. Ну, никак не награждаеттебя судьба, ну, никак не хочет помочь. Многие давно бы уж отступились,постоянно сталкиваясь с такими неудачами. Но гляжу я на тебя и вижу, что тыдостойно переносишь свои провалы. Прямо-таки удивительно. И завидно... Но, —продолжил он, не дождавшись реакции, — у меня для тебя есть хорошая новость.То, что не удалось тебе, удалось мне. Схватил я мерзавца. Действительно,неподалеку от церкви Святого Валентина, что однозначно свидетельствует о твоейискренности. Ты рад, Рейневан? Ты благодарен? Может, настолько, чтобы искреннепоговорить о пятистах гривнах сборщика податей?

— Пощади, Неплах.

— Прости, совсем забыл, ты же о приключении со сборщиком незнаешь ничего, ты человек невиновный и незнающий. Поэтому вернемся к мерзавцу,которого я поймал. Представь себе, это ни больше ни меньше, а сам Ян Смижицкийиз Смижиц, гейтман Мельника и Рудниц. Представил себе?

— Представил.

— И что?

— И ничего.

Похоже, чертики кувыркнутся. Но нет, не кувыркнулись.

— Твое донесение об участии Яна из Смижиц в силезскомзаговоре, — переждав немного, начал Флютек, — это уже, к сожалению,прошлогодний снег. Потеряло актуальность. Настало историческое время, творитсямногое, каждый день приносит изменения, то, что вчера было важным, сегодня неимеет значения, а завтра будет стоить меньше собачьего дерьма. Думаю, ты этопонимаешь?

— А как же.

— Это хорошо. Впрочем, в так называемом широком масштабе этоне имеет значения, в конце концов, не все ли равно, за что Смижицкого посадят,осудят на смерть и обезглавят. За заговор, за предательство, за революцию? Одинхрен. Чему суждено висеть, то не утонет. Твой брат будет отмщен. Ты доволен? Тыблагодарен?

— Умоляю, Неплах, прошу тебя, только не говори о пятистахгривнах сборщика податей.

Флютек отставил кубок, посмотрел Рейневану прямо в глаза.

— Я не стану о них говорить. Конечно, весьма печально, ноСмижицкий сбежал.

— Что?

— То, что ты слышишь. Смижицкий драпанул. Сбежал из тюрьмы.Подробностей я пока что не знаю, известно только одно: сбежать ему помоглалюбовница, дочка пражского ткача. Дело воистину за сердце берет. Сам посуди.Рыцарь высокого рода и его метресса, плебейка, ткачева дочка. Она не могла незнать, что служит для него всего лишь игрушкой, что ничего из этой связиполучиться не может. И все-таки рискнула ради любовника жизнью. Он что, ее любовнымзельем опоил?

— А может, — Рейневан выдержал взгляд, — достаточночеловечности? Глас за спиной, напоминающий: hominemmementote[35].

— Ты себя хорошо чувствуешь, Рейневан?

— Устал.

— Выпьешь?

— Благодарю, но на пустой желудок...

— Ха. Ценю, доктор. Эй, хозяин! Поди сюда!

В четверг после Рождества Марии, одиннадцатого сентября,через пять дней после переворота, явился под Прагу Прокоп Голый, победитель подТаховом и Стжибором. С ним прибыла вся армия, Табор, Сироты, пражане и ихприверженцы, боевые телеги, артиллерия, пехота и кавалерия. Общим счетом этогобыло intoto[36] двенадцать тысяч вооруженных людей.

И с ними был Шарлей.

в которой Рейневан узнает, что должен остерегаться баб идев.

— А знаешь, — сказал Шарлей, — яичница была вполне... Вкус,правда, немного портил сыр, совершенно не сочетающийся с яйцами. Кто, господипрости, и зачем добавляет в яичницу тертый сыр? Какая-то чрезмерно разросшаясякулинарная фантазия нашей милой хозяйки. Впрочем, зачем брюзжать, главное —живот набит. А хозяйка, кстати сказать, женщина ничего себе... Формы Юноны,движения пантеры, в глазах блеск, ха, не исключено, что я сниму у нее комнату ималость поживу. Я имею в виду зиму, сейчас побуду здесь недолго, потому чтозавтра-послезавтра Прокоп прикажет выходить, потянемся, как говорят, под Колин,отплатить за предательство пану Божку из Милетинка... Эй, Рейнмар, а мы внужную сторону идем? Прагу я знаю так себе, но не надо ли идти туда, заНовоградскую ратушу, в сторону монастыря кармелитов?

— Мы идем через Здераз к пристани у Дровяного Тарга.Поплывем на лодке.

— По Влтаве?

— Совершенно верно. Я последнее время всегда так делаю. Я жеговорил: работаю в Богуславовой больнице, это недалеко от Франтишка. Чтобы тудадобраться, надо топать через весь город. А это больше получаса хода, а вторговые дни надо добавить еще и полчаса стоянки в толпе у забитых народом ителегами ворот Святого Гавла. Лодкой быстрее. И удобнее.

— Поэтому ты купил лодку. — Шарлей кивнул головой с плохоскрываемой серьезностью. — Вижу, недурно здесь живется медикам. Одеваютсяшикарно, живут роскошно, питаются обильно, обслуживают их приятные вдовушки. Укаждого на манер венецианских патрициев собственная гондола. Пошли, пошли, мнене терпится ее увидеть.

Пришвартованная к набережной широкая плоскодонная лодка ничем,пожалуй, не походила на венецианскую гондолу, возможно, потому, что служила дляперевозки овощей. Шарлей, не скрыв разочарования, ловко прыгнул на палубу иуселся между корзинами. Рейневан поздоровался с лодочником. Полгода назад онвылечил ему ногу, жутко придавленную бортами двух барок, за что ежедневнокурсирующий из Пшар до Бубнов лодочник отплачивал ему бесплатной перевозкой.Ну, скажем, почти бесплатной — за минувшее полугодие Рейневан сподобился лечитьлодочникову жену и двух его детей. Из шестерых.

Через минуту тяжелый от моркови, репы и капусты плашкоутотвалил от берега и, глубоко погрузившись, поплыл по течению.

Вода, кроме щепок и сучков, несла множество разноцветныхлистьев. Стоял сентябрь. Правда, исключительно теплый.