И все же Алёна каждое утро упорно ждала боя часов. Для нееэто был ритуал. Бургундский ритуал. О, какое название для романа! Бой часов, истук каштанов о землю, и блеклый свет, пробивающийся сквозь тяжелые решетчатыеставни ее спальни… Крепежи для ставен были сделаны в виде маленьких монашескихголов в низко надвинутых клобуках. Со временем монахи порядком заржавели иподнимались в своих пазах с трудом, так что Алёне приходилось прилагать немалоусилий, чтобы закрепить открытые ставни. Она высовывалась из окнасильно-сильно, испытывая небольшой страх. Она вообще боялась высоты, пусть дажевысоты второго этажа. Но все равно постоянно высовывалась и встревоженнопоглядывала вниз, на старое крыльцо. В прошлом году она лично замостила егокаменными плитами и жутко гордилась собой, и задирала нос, и размышляла, чтовоздвигла себе теперь аж два памятника: один – нерукотворный – в видемногочисленных, нет, ну в самом деле многочисленных своих детективчиков, адругой – в виде замечательно стилизованного под XIV век крылечка в стольлюбимом ею мулянском доме. Чтобы не думать о том, как она будет выглядеть накаменных плитах, если потеряет равновесие и свалится из окна, Алена косилась настаринный и тоже каменный водосток, невероятно красиво пересеченный длиннойплетью плюща, и, залюбовавшись, переставала бояться, успокаивалась. Плющ здесьбыл кругом: низкая ограда была обвита им, и стены дома со стороны двора, истаринный колодец, давно заглохший, и чахлые сливы в глубине запущенного сада…И по обочинам тех дорог, по которым любила бегать Алёна, плющ, случалось, такгусто заплетал деревья и кустарник, что прорваться через эту живую изгородьбыло невозможно, особенно если кустарником оказывалась дикая ежевика илишиповник. И как же он цвел, тот плющ! Роскошными гроздьями мелких блекло-белыхцветов, чей аромат схож с ароматом липы.

Ну так вот. Дождавшись с колокольни девятого удара,означавшего семь часов утра, Алёна крадучись спускалась по невыносимо скрипучимступенькам рассохшейся лестницы, каждый раз мысленно бранясь, обмирая инедоумевая, почему в каменном доме XIV века нельзя было выстроить каменную же инескрипучую лестницу. Внизу, на кухне, она варила кофе, потом вылезала назнаменитое крыльцо через окно (двери были закрыты на скрипучие, дребезжащиезамки, и Алёне не хотелось ни время на них терять, ни шум поднимать),перепрыгивала через каменную оградку террасы на асфальт и так же крадучись шлапо Муляну, стараясь не спугнуть собак, которые все равно, почуяв ее, начиналигромогласно выражать свои чувства. Иногда она медлила около крыльца, не зная,какую из дорог, ведущих из Муляна, выбрать: на Аржантей, на Френ, на Сен-Жорж,на Нуайер, на Тоннер или на Самбур. Везде были свои чудеса, свои красоты… Оналюбила там все, она знала там каждый метр: обочины, поросшие репейником;косогоры, затянутые зарослями дубняка; яблоневые сады и виноградники насклонах, шелест сухой листвы в узких тоннелях между обрывами, когда чудится,будто вслед тебе несется незримый велосипедист; рощи грецкого ореха;просторные, недавно сжатые поля; распятия при дорогах; таинственные фермы вдали;дорожные указатели, окруженные клумбами; силуэты деревенских колоколен,возникающие вдруг в просветах между деревьями; свист скоростных поездовнеподалеку; просеки в прохладных лесах, где запросто можно увидеть косулю,которая вдруг замрет в прыжке, глядя на тебя, – и немедленно исчезнет, какпризрак… Все прекрасно, призрачно, недолговечно. И все чужое – другаяреальность, другая страна, другой мир, другая Вселенная… И почему все такдорого, так близко ее душе здесь, в этой чужой стране? Загадка!

Ладно, без драм, как говорил один персонаж любимейшегоромана, без драм!

Сегодня проблема выбора направления для утренней пробежки нестояла: Алёне предстояло отправиться в Нуайер. Морис завез в Мулян своесемейство в виде Марины, пятилетней Лизоньки, двухлетней Танечки и примкнувшейк ним Алёны – и вернулся в Париж работать. Холодильник был забит продуктами, ночто-то забыли купить (например, сметану), что-то кончилось (например, соль).Магазина в Муляне не имелось, и, хоть каждый из соседей счастлив был бысъездить в Тоннер и привезти милой Мари́н из тамошнего супермаркета чегоее душеньке угодно, Алёна, которая терпеть не могла никого ни о чем просить,предпочитала отмахать ни свет ни заря с пустым рюкзаком за шесть километров вНуайер – и проделать обратно весь путь с рюкзаком полным. Это был истинный кайфдля фанатичной шейпингистки, лишенной здесь, в бургундской глуши, привычного итакого необходимого ей спортзала.

Итак, Алёна бежала в Нуайер. Дождик начал накрапывать сразу,лишь только она отошла метров на десять от дома. Да хоть бы он и застал ее назнаменитом рукотворном крыльце-памятнике – все равно вернуться за зонтиком былоневозможно, чтобы не нашуметь, то есть невозможно вообще. Да и ладно, несахарная – не размокнет. А может, тучки еще разойдутся. Она миновала воротаусадьбы Жоффрея Пуссоньера, раскланявшись с его огроменным псом по имени Атлет– их только вчера познакомили, и они с Алёной немедленно прониклись самойжаркой привязанностью друг к другу. Облобызавшись с Атлетом и поздоровавшись сего жаркоглазым хозяином, она побежала дальше. На окраине деревни, как всегда,воровато оглянулась, свернула на обочину, подобрала с земли упавшее яблоко –огромное, красное, – потом еще пару и наконец вернулась на дорогу. Два яблокаона сунула в свой пустой пока рюкзак, а от третьего, небрежно обтерев его ошорты, откусила – и даже зажмурилась от щекочущего остро-сладкого вкуса. Вмагазинах таких яблок не бывает. Никогда!

Хрумкая яблоком, она трусила по пустой дороге. Дождьусиливался. Алёна старалась не думать о том, что вымокнет насквозь. До Нуайераеще километра четыре. Хороша же она там будет… А потом обратно шесть, и все вгору. Нуайер лежал в низине, попасть туда было – делать нечего, а вотвыбраться… да еще с рюкзаком…

Ну, и что проку думать о неизбежном? Алёна гнала от себямысли о дожде, стараясь угадать, что так интригующе побрякивает в такт шагам вее пустом (яблоки она уже съела) рюкзаке. Ах да, это солнечные очки! О чем онадумала, когда сунула в рюкзак очки в такой день? Нужны они ей, как рыбе зонтик!Кстати, зонтик сейчас очень не помешал бы…

Лицо ее было влажным, и с волос начало капать на шею.Дышалось непривычно тяжело – трактор методично колесил по полю в стороне, гдето ли рассыпали, то ли распылили удобрения, и этим ранним утром ароматБургундии был отравлен аммиачным, а может быть, азотным или калийным духом,сильно прибитым к земле тяжелым туманом.

Как надоел дурацкий трактор со своим рокотом… Всю романтикуотравил! Мотается от края до края поля, и Алёне кажется, что трактористразглядывает ее как-то особенно пристально.

Да нужна ты ему, смотреть на тебя, подумаешь, красотанесказанная!