У всякого безумия есть логика своя.

Вильям Шекспир

Шлеп-шлеп – гулко за окном. Топ-топ. Топ-топ и шлеп-шлеп…Тявкнул пес в соседнем дворе и тут же залился утробным ворчанием.

Старуха чуть сдвинула занавеску. Ну да. Она бежит. А псинаглуп так же, как его хозяин! Старуха вчера утром сама видела, как Жоффрей,забыв свой разум и семьдесят прожитых лет, беззастенчиво млел, когда девкапробегала мимо ворот, а ее груди прыгали вверх-вниз, и майка даже не думала ихсдержать. Ну и пес его тоже хорош! Ишь, так и бьется о забор своимраскормленным телом. Думаете, оттого бьется, что жаждет вцепиться девке в голуюногу или, еще лучше, в обтянутую шортами задницу? Как бы не так! Девка всегоодин раз его погладила, пошептала что-то в слюнявую морду, поулыбалась ему,будто это не бульдог с отвислыми щеками, уродливый до противности, а невестькакой красавчик, – и все, он уже и руки ей лизал, и ноги. А когда она побежала– ну да, как раз вчера утром, точно, утром Жоффрей и вывел к ней своего Атлета,якобы псиной похвалиться, а на самом деле, конечно, на девку поближе взглянуть,– ну вот, значит, когда она снова побежала по дороге на Френ, Атлет завыл стакой тоской, будто потерял самую лучшую сучку на свете. А девка сучка и есть,по повадке видно. Надо же так, с одного раза, злющего Атлета приворожить, чтоон теперь в кровь бьется о ворота, скулит, лишь бы она его погладила. Носегодня она точно хихикнула, ручкой помахала, крикнула что-то по-своему –нормальному человеку этого языка вовек не понять, варвары говорят на нем,варвары и дикари, да ведь русские и есть варвары и дикари! – и потопала-пошлепаладальше по лужам. Ишь, и непогода ей нипочем! А бульдог остался выть тоскливо…Ведьма она, сущая ведьма!

Старуха чуть было не плюнула с отвращением, но вовремясообразила, что плевок угодит на кафельный пол ее собственной кухни, и неполенилась подальше отодвинуть шторку, чтобы высунуться и… Именно в ту минутупробегавшая мимо девка повернула голову, и глаза их встретились.

– Бонжур! – крикнула девка со своим кошмарным акцентом и ещеулыбнулась вдобавок.

Отвечать, конечно, не стоило. Но уж что вбито годами,десятилетиями, впитано с молоком матери, что стало почти потребностью организмадля француза любого пола и возраста – так это необходимость сказать «bonjour» вответ на «bonjour» и произнести «pardon» в ответ на «pardon». От себя, какговорится, не убежишь! Старуха раскрыла рот, забыв, что он полон слюны, тут жеспохватилась, снова захлопнула его, лязгнув старой, плохо прилаженной верхнейчелюстью, подавилась, закашлялась – и отпрянула назад, в дом, поскорей задернувзанавеску, чтобы не видеть промелька сочувствия на лице девки.

Еще не хватало! Пускай подавится своим сочувствием!

Тут же старуха ощутила, что давится сама, – и разразиласьнадсадным кашлем, задыхаясь и ничего не видя от слез, мигом заливших все еенабрякшее морщинами лицо.

Чертова девка! Проклятая русская дикарка! Ведьма!

Старуха наконец сплюнула в кухонную раковину, отдышалась,утерла лицо кружевным платком, сильно пахнущим лавандой (в шкафу лежалимногочисленные саше с лавандой из собственного сада), – и вдруг ухмыльнулась.

Надо же, что творится! Она назвала девку ведьмой… А ведь нестоль уж много времени назад ведьмой называли ее. И она только делала вид,будто обижается. На самом деле ничего оскорбительного в этом слове она не видела.Для нее было как комплимент – услышать за спиной сдавленное: «La sorciйre!»Судачили: мол, она и с резистантами уживалась, и с фашистами, и никто на нееруку не поднял, даже когда расстреляли пятерых жителей Муляна, заподозренных всвязях с маки́ [1], а потом начали наголо стричь всех баб, к которымхаживали фрицы… Нечистое, значит, дело: всех вокруг пальца обвела! Судачилитакже, будто кто-то из ее прежних любовников (замужем-то она отродясь не была,да и кто б решился взять ее за себя, с таким-то гонором, это ж самому себя вмогилу загнать!) оставил ей деньги, много денег… Иначе как объяснить то, чтоона жила, не ведая беды, даже в самые тяжелые послевоенные годы, да и вообщевсегда? А может, коли она ведьма, то спала с самим дьяволом, а дьяволовым деньгамисходу нету, известно по старым сказкам. Ох, какого только змеиного шепотка неслышала она за своей спиной, но никто так и не разгадал ее тайны. Лишь одномучеловеку удалось, он и осмелился сказать ей это в лицо. Ну и что? И где он, тотглупец?

Старуха пожала плечами и снова выглянула из окна. Девка насвоих длинных ногах (такие длинноногие в бургундских краях – нелепость иредкость, словно журавли в гусиной стае!) уже невесть сколько отмахала. Как разпробежала яблоневый сад на окраине Муляна. Жаль, пропустила интересный момент:как она воровато оглянется, наклонится, нашарит в траве упавшее яблоко. (Очень,очень много яблок нынешним летом, и яблок, и ежевики, и боярышника, значит,зима холодная будет, померзнут виноградники Жоффрея в горах, померзнут… да ичерт с ними!) А девка, как найдет яблоко, оботрет о шорты, а потом, еще разворовато обернувшись, откусит. И побежит дальше, жуя, откусывая снова и снова.И не подавится ведь!

Конечно, здесь, в Бургундии, яблоки невероятные, сочные,огромные, красные, у них там, у русских дикарей, конечно, такого не видели, вотдевка и набивает живот тем, что ни один уважающий себя бургундец и в рот невозьмет: упавшим яблоком. Они ж только для коз, люди едят лишь сорванные светок, росой покрытые, из них и сидр делают. А эта… Фу, ну и брюхо у нее!Луженое, вот уж верно – луженое. Дикарка, как было сказано.

Впрочем, яблоками отравиться можно только в сказках. Мачехаподсунула отравленное яблочко Blanche Neige, Белоснежке, ну, та и… А в жизничаще всего другим чем-нибудь травятся. Грибами, к примеру. Вот говорят, будто вздешних лесах растет один такой гриб, почти неотличимо схожий с шампиньоном…

Старуха передернула плечами. Сырость, сырость недавнопрошедшего дождя вползла в окно. Пахло августовской прелью, занавеска сталавлажной, но старуха не опустила ее, а все смотрела вдаль.