— Энрр-ике! — Сзади раздался негодующий голос, и из той же двери, откуда прежде вынырнул обходительный незнакомец, выплыла щедро наделенная женскими прелестями девушка. Смуглая, кареглазая, с отличным бюстом, обтянутым красной футболкой, и в цветастой юбке. Для сходства с опереточной Кармен ей не хватало только цветка в волосах. Обращаясь к Сашиному собеседнику, девушка подняла вверх две полных руки и разразилась длинной возмущенной тирадой на клекочущем испанском. Энрике развернулся к своей гневной пассии, вернулся к ней танцующей походкой, взял обеими руками за подбородок, и они… слились в поцелуе. Саша озадаченно попятилась, но тут латинский обольститель обнял свою знойную подругу и, не отрывая губ, уже оттуда, из-за ее спины погрозил Саше пальцем. Саша не могла оторвать взгляда от целующейся парочки и этого гибкого пальца, словно упрашивающего не делать «поспешных выводов».

Она пошла дальше, внутренне подготавливая себя «к худшему», похоже, предостережения мрачной комендантши имели под собой все основания. В комнате наверняка будет накурено, а соседками окажутся нетрезвые личности. «И это Ленинградский университет!» — с сожалением думала Саша, брезгливыми костяшками стучась в нужную дверь.

— Войдите, открыто! — ответил ей девчачий хор.

На нее с любопытством смотрели четыре пары глаз. Обычных девичьих глаз, на обычных лицах, на первый взгляд не тронутых тленом морального разложения.

Высокая, почти как Саша, девушка подошла первой и, улыбаясь круглым лицом, представилась: «Венера». За ней потянулись другие. «Лена», — лучисто улыбнулась маленькая вихрастая беленькая девчушка. «Света», — скрипучим голосом произнесла еще одна. «А меня зовут Татьяна», — сказала густобровая девушка с нездоровым лицом. Саша рассматривала новых знакомых, невольно улыбаясь собственной подозрительности. Девчонки как девчонки, ничего страшного.

Первую ночь Саше удалось уснуть лишь под утро. Северная ночь была непривычно светлой и совсем не походила на ночь, даже на белую, а больше напоминала весенние сумерки. Свет настойчиво заглядывал в огромное незанавешенное окно с грязными стеклами. Черная железная настольная лампа на скрипучей ножке навевала воспоминания о рассказах военных лет. На обратной стороне подставки обнаружился инвентарный номер и дата — 1938 год. Саша лежала на тоненьком матрасике, сквозь который чувствовалась каждая деталь металлической сетки, и размышляла, уставившись в стену. Мысли в голову приходили неожиданные. Особенно мучила одна: где-то здесь же, на Васильевском острове, в блокадном Ленинграде погибала маленькая, одинокая, голодная девочка Таня…

Нашествие началось внезапно. Откуда-то сверху по стенке шкафа, который стоял у Сашиной кровати, редким, но широким фронтом потянулись… клопы. В полной тишине Саша взвизгнула и вооружилась тапочкой. Никто не пошевелился, только с Таниной кровати донеслось сонное бормотание. Саша прицелилась и стукнула тапкой по ближайшему агрессору, тот на мгновение замер, словно соображая, а затем отлепился от стены и упал на Сашино одеяло. Девушка завозилась, оглядываясь в поисках чего-либо подходящего, чтобы не брать клопа голыми руками. Торопливо выдернула лист из тетрадки и обернулась, пылая жаждой мести. Клопа на месте не оказалось, Саша вскочила с кровати и принялась трясти одеяло, пока не обнаружила, что «мертвый» кровосос преспокойно ползет по ее… ночной сорочке. Саша пискнула и, содрогаясь от брезгливости, сорвала с себя одежду. Тело вдруг зачесалось то тут, то там, Саша методично оглядывала себя, усилием воли гася приступы паники.

Тапки оказались плохим оружием против клопов. Саша колотила по врагам изо всех сил, но, кажется, лишь на время оглушала, а затем они, как ни в чем не бывало, продолжали «паломничество». Часам к четырем утра Саша утомилась и, наконец, одолела гадливость. Она хладнокровно ловила гадов в бумажку и давила их пальцами, через лист ощущая сопротивление хрустящей плоти. Еще через полчаса наступило затишье. То ли пришло к концу время принятия клопами пищи и они исчезли с горизонта, то ли Саша просто устала, но битва завершилась. Девушка задремала, сидя на выдвинутой почти в центр комнаты кровати. На тумбочке лежала изодранная тетрадь, а рядом высился могильный холм из завернутых в бумажки клопиных останков.

Всего две недели, коротеньких четырнадцать дней понадобилось, чтобы ощутить волшебное вращение земли. Саша казалась себе маленькой-маленькой, спрятанной в складках гигантского шара. Кто-то огромный, забавляясь, касался его пальцем, и ночь сменялась днем. Час замещал другой, за ним третий, и в этом чудесном течении билась теплая жилка настоящей жизни. Ощущение жизни было тем сильней, чем проще события. Саша, словно ребенок, прислушивалась ко всему происходящему, разбирала, рассматривала, в многослойной действительности обнаруживая все новые и новые оттенки, краски.

Утро начиналось с того, что смуглая Венера с обидной для такого имени фамилией Щербатых усаживалась на кровати и, помогая себе жестами, пересказывала девчонкам очередной сон. Она жмурила янтарные бесстрастные глаза, кривила маленький рот с узкими, упрямо прикушенными губками в очаровательной кошачьей усмешке. Саше настолько ясно представлялась говорящая кошка с Венериным лицом, что ей с трудом удавалось сохранять серьезное выражение.

— Фрр! — Венера резко выбрасывала перламутровые ноготки и мурлыкающим голоском выводила длинную нескончаемую песенку про умницу и красавицу, душечку-чарушечку… Про себя любимую, в общем.

Самой преданной слушательницей «песен о главном» оказалась беленькая Леночка Беляева. Она не отрываясь смотрела на Венеру блестящими напряженными глазами, неутомимо следуя за повествованием и искренне восторгаясь приключениями подруги. Одно время Саша силилась понять, действительно ли умница Леночка, окончившая школу с серебряной медалью, верит всему, что рассказывает вдохновленная их участием Венера?

— Мой папа… — говорила Щербатых с интонацией наследницы владельцев золотых приисков, а Леночка — дочь такого же инженера — продолжала слушать, чуть приоткрыв рот, окруженный нежным румянцем тронутых детским пушком щек. В выражении ее лица было что-то трогательное, что не позволяло одернуть завирушку.

Саше было жаль милую Леночку, но в ее отсутствие Венера принималась за других. И это поистине кошачье желание вытребовать ласку — путаясь под ногами, чередуя заунывное мяуканье и ласковое мурлыканье — было невыносимым.

Первой восстала угрюмая Света.

— Венера Батьковна, — девушка развела руки в шутовском поклоне и криво улыбнулась, — хочу напомнить, что все мы находимся здесь с одной целью — поступить! — Света привстала на цыпочки и вбила окончание фразы в пыльный пол: — Твои разговоры мешают заниматься.

Венера возмущенно вздернула выщипанные бровки и тут же выпустила когти. Обычно спокойные глаза заблистали, налившись ядовитым купоросом.

— С тобой, грязная вешалка, я никогда не разговаривала! — Она негодующе взмахнула прекрасными, чуть крупноватыми для такого изящного движения руками.

— Допустим. — Светка задышала в нос, насупилась, ее бледная кожа покрылась неровным румянцем, но сдаваться она не собиралась. — Целый день — ля-ля-ля, мальчики, сны, ухажеры. То ты обнимаешься под дверьми, то гуляешь черт-те где, а к нам в три часа ночи долбятся пьяные мужики. Надоело!