С трудом оторвавшись от Веньки, я отправилась в кухню инакапала ей успокоительного.

– Выпей. И пойдем поспишь. Глаза у тебя красные.

– Зеленые, – улыбнулась она, – зеленые, как у тебя…

Она заснула, держа меня за руку.

Спустя полчаса я осторожно выпростала кисть и наконец-тообрела свободу, – пусть и на короткий срок, теперь я понимала это.

"Что скажете?” – спросила я Ивана и Нимотси.

"Меняй квартиру, пол и страну проживания”, –посоветовал мне умерший Иван.

"Это клиника, ясно! Но с другой стороны – прилабунься кэтим сумасшедшим жеребцам и хотя бы до климакса проживи в радостях групповогосекса”, – посоветовал мне уехавший Нимотси.

Я прошлась по комнате и сняла нашу фотографию, пришпиленнуюк обоям над письменным столом – пятый курс, я, Иван и Нимотси. Трезвые глаза.Том Вейте и Рей Чарльз – “Скатертью дорога, Джо!”.

А потом вдруг взяла ручку и расцветила себя на фотографии –новой прической, новым разрезом глаз и формой губ.

.Очень даже недурственно получилось, очень даже может быть,совсем другой человек – и меня тут же пронзила острая мысль, что сумасшествиевполне заразительно. Испугавшись этого, я спрятала фотографию в стол – от грехаподальше.

Не хочу, не хочу, не хочу! Не хочу идти на поводу у этойдевчонки. Проснется – умою, накормлю, вещи уложу – и “Скатертью дорога, Джо!”…

Но выпроводить не получилось.

Остаток дня она была мила и даже не вспоминала об утреннейистории. А потом уселась на телефон – только для того, чтобы сообщить мне, чтовышла на крупное издательство, где вполне реально выпустить какой-нибудьроманчик в мягкой обложке.

– Именно! Криминальное трупилово-мочилово, тем болеечто за него прилично платят. Ты как. Мышь? Может, попробуем себя на нивелитературы?

Я поморщилась.

– А Фарик нам фактики подбросит. Есть у него знакомыементярики, а у ментяриков – пара-тройка “глухарей” забавных всегда найдется.

– Глухарей?

– Или “висяков”. Нераскрытые убийства. Их так обыгратьможно!

– Господи, и откуда в тебе такая страсть к изнанкежизни?

Венька подошла ко мне и обняла за шею.

– Это не изнанка жизни. Это жизнь. Но если ты не хочешь– мы вполне можем отказаться.

Больше всего мне не хотелось вступать с ней в дебаты, темболее что под окнами уже давно маячила машина Марика.

Несколько раз мальчики даже нетерпеливо посигналили, ноподняться не решились.

– Тебе пора, – сказала я.

– Да, – подозрительно легко согласилась Венька,поцеловала меня в щеку и на минуту задержалась в прихожей – у своих вещей, таки не разобранных мной с утра.

Она порылась в них, достала вызывающего вида вечернееплатье; этот Маленький кусок ткани, купленный специально для коррид в Доме кинои безотказно действующий на все мужское поголовье, вызывал во мне странныечувства – смутную зависть и вполне осознанный протест.

– Тебе нравится? – спросила Венька.

– Ты же знаешь, я терпеть его не могу. И тебя в немтерпеть не могу. Ты выглядишь как шлюха.

– Дешевая шлюха.

– Нет, не дешевая. Я этого не говорила.

– Ужасно тебя люблю! Все, пока!….Она разбудила меняпосреди ночи, бесцеремонная, как всегда.

– Подарок!

И бросила на кровать маленький сверток.

– А дня нельзя было дождаться? – В который раз япожалела, что дала ей ключи от квартиры.

– Вставай, вставай, соня!

– С ума сошла – три часа ночи!

– Три часа утра! Утра, а это две большие разницы. А вАмерике вообще день Божий!

Я села в кровати – всклокоченная, злая, в наглухозастегнутой под ворот байковой ночной рубашке.

– Очень эротичное бельишко. От Кардена? – Венькасмотрела на меня с нежной жалостью, соплячка.

– Ивановский суконно-камвольный комбинат.

– Ценю за патриотизм. Ладно, не сердись! Посмотрилучше, что я тебе привезла!

Я медленно открыла пакет двумя пальцами – не очень-то ядоверяла Венькиным подаркам.

– Ну что, – она присела на краешек кровати, – узнаешьбрата Колю?

…Это было точно такое же платье, даже расцветка та же –Венькина утренняя исповедь не была ни моим бредом, ни ее мистификацией: онадействительно решила сделать меня своим блеклым отражением, своей недостающейполовиной.

– Вставай и отправляйся на примерку, – в Венькиномголосе прозвучали жесткие нотки.

– И не подумаю.

– Решила остаток жизни провести в байковой рубашонке?

– Не твое дело.

– Ну, пожалуйста… – она сразу же сменила тон, – ну, сделайэто ради меня. Не понравится – разрежем его на новогодние гирлянды.

Легкая, невесомая кожа платья была здесь, под рукой, – онаискушала меня неизведанностью другой жизни.

И я дрогнула.

Я взяла проклятое платье и шмыгнула в ванную. Там, закрывглаза, я скользнула в него – так вор наудачу проскальзывает в чужую,оставленную без присмотра квартиру.

Я сосчитала до пяти, потом – до десяти, набрала воздух влегкие, толкнула дверь и предстала перед Венькой.

Венька тоже успела переодеться в платье.

– Ну, где тут зеркало! – громко, чтобы скрытьстеснение, спросила я.

– Зачем? – Она стояла против меня, зажмурившись отудовольствия, довольная произведенным эффектом. – Зачем? Я – твое зеркало! Мыведь здорово похожи. Я знала, что мы похожи, я чувствовала – вот, смотри!

– Я не хочу быть твоим отражением!

– Тогда я буду твоим отражением, – яростно прошепталаона в ответ.

– Нет, – это прозвучало сомнительно; за всю своюдвадцатишестилетнюю жизнь я не научилась говорить ни “нет”, ни “да” – никто нетребовал от меня никаких решений.

…Она схватила меня за руку – смотри! И бесстрастное зеркалов прихожей вдруг высветило две почти одинаковые фигуры, одинаковые волосы, дажеголовы мы склонили одинаково – идеальный симбиоз. “Мышь! Может быть, ты тожепотеряла в детстве сестренку-близнеца?”… Но спросить было не у кого – мамаумерла пятнадцать лет назад, а с отцом я так и не научилась находить общийязык.

А потом я поняла, что это легкомысленно-стервозное платье вобщем-то идет мне, нужно только не бояться. Но сил не бояться – не было:слишком долго я прожила в коконе собственной безликости, в тени других людей.