В конце концов Гекайло судили в Вене, и Редль представил против него серьезные улики. На глазах своих восхищенных начальников Редль с ловкостью фокусника извлек ряд фотографий, писем, набросков и различных документов, посланных на адрес гувернантки семейства одного из видных офицеров русского штаба в Варшаве. Своему начальству Редль сказал, что получение этих улик обошлось ему в 30 тысяч крон.

Редль и Хабердиц поочередно пытались вырвать у Гекайло признание, но безрезультатно. На вопрос, заданный ему Редлем, Гекайло ответил: «Сударь, как мог бы я добыть такие планы? Только человек из генерального штаба здесь, в Вене, мог бы достать их для продажи русским». И он попал в самую точку, хотя бедолага об этом не знал. Под сильным давлением Гекайло назвал одного из своих сообщников, майора Риттер фон-Венцковского, жившего в Станиславе. На другой день Редль и Хабердиц отправились туда и добились ареста майора. Было захвачено полтонны документов и привлечено к ответственности третье лицо — главный ключ, капитан Ахт, личный адъютант генерала, командовавшего Львовским округом. Вскоре все трое очутились на скамье подсудимых, и процесс их вызвал в Европе сенсацию. Но внезапно Редль самым странным образом изменил свою позицию: в отношении Венцковского и Ахта он стал выступать скорее как защитник, чем как эксперт, свидетельствующий против обвиняемых.

Хабердиц протестовал, и отношения между ним и Редлем стали настолько натянутыми, что он открыто обратился к ближайшему начальнику Редля, высказав резко свои подозрения, что Редль подкуплен, и потребовал в помощь себе другого офицера разведки. Но от этого подозрения отмахнулись: Редль, беспощадный преследователь врагов Австро-Венгрии, — и вдруг предатель?! Какая чушь! А через две недели Редль вновь бесстыдно переметнулся и снова стал суровым следователем; процесс кончился тем, что Ахта и Венцковского приговорили к 12, а Гекайло к 8 годам тюрьмы.

Зачем Редль проделывал все эти барометрические колебания на глазах у военного суда? Объяснение этому нашлось в его бумагах в Праге. Во-первых, потому, что планы австро-германского наступления через Торн продал русским он. Но вдобавок к денежному вознаграждению он настоял на том, чтобы его иностранные хозяева укрепили его положение, дав ему возможность обратить на себя внимание Вены каким-нибудь скандальным шпионским разоблачением. Поскольку Гекайло сбежал в Бразилию и не представлял больше собой ценности для русской разведки, русские пожертвовали им в угоду Редлю, сообщили, где можно найти беглеца, как добиться выдачи его, и все судебное «дело» повернули против него.

Редль заявил, будто на раскрытие виновных он лично истратил 30 тысяч крон; в действительности эти убедительные улики не стоили ему ничего и деньги пошли на его личные нужды. Но не все шло так гладко. Когда Гекайло выдал Венцковского, после ареста которого в сети Редля попал и Ахт, главы русской разведки встревожились. Эти два австрийских офицера считались лучшими шпионами русской разведки. Военный атташе царя воспользовался случаем побывать в кабинете у Редля и приказал ему добиться оправдания обоих, в противном случае…

Надо думать, что запись граммофона господина Редля в КС в это утро была оборвана в тот момент, когда атташе произносил эту фразу. Редль понимал, что от русских не стоит ждать пощады. Они щедрой рукой платили своим шпионам, но жесткой рукой их карали. Так что ему пришлось рискнуть выступить против Хабердица и попытаться воздействовать на суд в пользу Ахта и Венцковского.

Очутившись в конце концов между двух огней — своим гражданским коллегой и суровыми работодателями, — Редль мог найти выход только в сделке. И он прибег к ней со свойственным ему хладнокровием. Русские согласились простить ему осуждение двух офицеров — за определенную плату. На суде, когда следствие уже подходило к концу, Редль упомянул об одном документе, который, по его словам, он раздобыл дорогой ценой. Русский майор, прикомандированный к генеральному штабу в Варшаве, «позаимствовал» этот документ и доставил ему.

Редль поведал суду, что этот офицер был человеком, который оказывал Австро-Венгрии неоценимые услуги и был глубоко ей предан. Однако этого агента выследили, схватили, предали суду и повесили. Одно упоминание об этой трагедии глубоко взволновало Редля — так признателен был он русскому за его помощь. Но правда заключалась в следующем. Стремясь спасти себя, раз уже нельзя было спасти Ахта и Венцковского, Редль выдал в виде компенсации варшавским чинам одного из лучших шпионов, служившего в КС. Русский майор был тем секретным агентом, которого Редль выдал палачу на плаху, исполняя свое обязательство по гнусной сделке.

«Безрассудство и страсти погубили меня», — писал он перед тем, как спустить курок одолженного ему браунинга. И мог добавить: «Погубили меня, как я хладнокровно и бессовестно погубил многих других — как я, даже из могилы, еще погублю десятки тысяч».

Потери Австро-Венгрии в четырех сербских кампаниях исчислялись в полмиллиона убитых и раненых. Редль, прямо или косвенно, явился причиной значительной части этих потерь. Невозможно подсчитать, сколько солдат Австро-Венгрии было убито или ранено на русском фронте в боях, или бедствий, вызванных его шпионажем и предательством.

Скрыв от австро-венгерского штаба, а значит, и от их германских союзников, существование новых мощных формирований русских, наемный предатель раздул пожар, пожирающий Вену. Маскируя опасность соперничества с царской империей, теперь уже почти оправившейся от своего поражения в Маньчжурии, Редль играл на руку каждой тщеславной военной партии в столицах Европы — до такой степени, что помог разрушить Австрию, которая ему доверяла, и Россию, которая его обогатила.

Для того чтобы провести день в боснийской столице Сараево 28 июня 1914 года, мы должны оглянуться на много лет назад, дабы оживить в памяти историю балканского национализма. Мы должны снова вспомнить берлинский Тройственный союз. В лондонской «Таймс» Генрих де Бловиц ловко разоблачил тайное достижение соглашения, торги и бартер, которые привели к договору. Но как только этот договор вступил в силу, не вызывало сомнения, что справиться с его необратимыми последствиями было за пределами возможностей всех канцелярий, всех газет, дипломатов, агентов и шпионов Европы.

К середине XIX века греки, румыны и сербы добились своей независимости от власти султана. Болгарам, которые существовали более 500 лет без малейшей надежды на независимость, пришлось ждать еще целое поколение. Они утратили чувство гордости и любое яркое воспоминание о славе предков, пока монах из Афона, который звался Паисий Хилендарский и который родился где-то в Македонии, не написал свое суровое повествование о людях сурового племени — «Славяно-болгарскую историю о народах и царях болгарских». Никакая выдумка опытных пропагандистов не производила более незамедлительного и масштабного эффекта, как этот простой текст, написанный древним, скупым болгарским языком. Порабощенные долгие годы турками крестьяне узнали о битвах и победах, когда при царствовании Великого Симеона I (правил Болгарией в 893–927 гг. во время Первой Болгарской империи) Болгарское государство фактически занимало весь Балканский полуостров. Узнали о македонском вожде Самуиле (героический правитель Болгарии), который на короткое время восстановил империю Симеона. Они также познакомились с неукротимым ханом Крумом (хан болгар, 803–814 гг., покоритель Византии), который взял в осаду Константинополь и которому кубком для вина служил оправленный в золото череп императора Никифора (жестокий и кровавый византийский император).