Так и проходили его дни с Соней. Он старался бывать поменьше в Померанцевом: его домом эта квартира так и не стала. Мать Софьи простила ему похищенное сердце своей дочери, но всегда смотрела косо. А ещё со всех стен за каждым шагом строго следил Лев Николаевич. Было невыносимо. Соня повсюду следовала за поэтом, как тень. Разве жена может вести себя иначе? Бывало так, что не возвращались по целым суткам. Начинали с позднего обеда в «Барселоне», шли в издательство «Современная Россия», к знакомым писателям, в какую-нибудь пивную на бульварах…

Однажды Сергей долго слушал цыган. Просил плясать ему. Вспоминал молодую цыганку, чей танец так нравился ему года полтора назад. Она жила в Сокольниках. Соня смотрела ревнивыми глазами, но высказать ничего не могла. Это обычное барское развлечение. Сергей и сам плясал с ними, по-своему– вприсядочку, с выходом. Движения девушек были эротичны, спонтанны, резки и прекрасны. Но они так отличались от танца Исиды! Потому что по сути движения цыганского танца жёсткие, как тетива натянутого лука. Исида же была мягкой, обволакивающей, как тёплая волна. Закрывал глаза – всё кружилось от выпитого пива и пляски… Вспоминал её руки…

Потом, уже ночью, отправились в студию Конёнкова, на Пресню. Сергей сказал Соне, что очень скучает по другу и ждёт не дождётся, когда тот вернётся из далёких Америк. Вокруг дома – заросли сирени, жасмина, шиповника. Дед Григорий, дворник, распорядитель, друг Конёнкова, не спал. Удивился несказанно и обрадовался, чуть не прослезился. А потом трунить стал над Сергеем – по обыкновению. «Ты всех девушек сюда приводил? Али не всех? Признавайся». Студия мастера не пустовала. По его эскизу в самый потолок упиралась макушкой статуя Ленина. Дело рук учеников. «Ого! – присвистнул Сергей. – Ты не один, дед. Каменный гость у тебя». Как он любил эту просторную мастерскую, наполненную всякими сказочными существами, вырезанными из тёплого дерева… А ещё будто до сих пор таяли в воздухе движения Исиды. Он помнил всё, до мелочей: холод, звуки пианино, руки друга, развевающиеся её шарфы. Но в студии был уже другой воздух, всё изменилось, потому что не было тут уже друга, не было и любимой… Поёжился.

Деду Григорию сказал, что хочет забрать свой глиняный бюст. Тот самый, который был основой для создания деревянного. Отдал сейчас же. Сказал, что Сергей Тимофеевич рад был бы видеть его. И девушку новую.

Бюст был увесистый. Уходить было очень больно. Оглядывался несколько раз. Поворот трамвая на площади, рассветное радостное солнце, скромный дом с палисадом, три ступеньки на крыльце.

Дед Григорий смотрел им вслед. Вздыхал про себя: «Лоск один… Пыль и пепел…»

Сергей шёл и думал, что на бороды Льва Толстого теперь будет смотреть его светлый глиняный лик.

Не мог он себе позволить не высказаться по поводу резолюции ЦК РКП (б) о художественной литературе. Разве он забыл Лёшу Ганина и допрос на Лубянке?! Так что, конечно, он написал: «Мне определенно нравится эта резолюция вся… Как советскому гражданину, мне близка идеология коммунизма и близки наши литературные критики тов. Троцкий и тов. Воронский». Партия будет терпеливо относиться к попутчикам, помогая им встать на правильный путь? Отлично, он только «за». Но как же форма выражения каждого отдельного таланта? Одинаковых форм быть не может. А что такое форма? Её нельзя отделить от смысла. Его стихи – это не просто набор слов опредёленного содержания. Это эмоция, жизнь его духа, кровь его сердца, звучащая песней с той неуловимой, единственной мелодией, которая одна подходит для неё.

Даже если внешний смысл его стиха будет бодрым, тот, кто умеет слышать, поймёт скрытую печаль. И печать на его устах. Так что, ребята, хоть вы и хотите всех причесать одним гребнем, в творчестве можно найти миллион лазеек и путей, чтобы выразить себя так, как ждёт Бог от своей дудки.

Положительный отзыв поэта на пролетарскую резолюцию был опубликован в ленинградской «Новой вечерней газете». Реверанс с тайным подтекстом, с фигой за спиной.

Заметил, что Соня записывает все их перемещения, фамилии гостей, названия ресторанов в перекидной календарь. Сергей очень смеялся.

– Мемуары пишешь? – спросил её.

Соня не смутилась.

– Это просто привычка.

– Если не ошибаюсь, твоя бабушка, Софья Андреевна, когда жила с Львом Николаевичем, тоже так делала? – поинтересовался Сергей.

Соня просияла:

– Да.

Однажды не могли долго уснуть. Проговорили всю ночь обо всём на свете: детстве, родителях, самых счастливых днях, самых горестных. Он спросил, почему у неё нет детей? Соня смутилась и не ответила. Это правда, что Сухотин, её муж, непосредственно участвовал в убийстве Григория Распутина? Ответила, что узнала об этом только после свадьбы. Сухотин безмерно её любил. Но счастья им было дано лишь три месяца. Потом его разбил паралич. Недавно, почти невменяемого, его с трудом переправили в Париж, на лечение. А дядю Колю Оболенского она любила первой, самой яркой полудетской любовью. Увы, он был женат и старше её на двадцать с лишним лет.

Однажды между ними вспыхнула небольшая ссора. Соня внимательно слушала Сергея: про детство, бабушку, которую он считал свой настоящей матерью, про друзей и врагов. Только про Исиду расспрашивала долго и с каким-то особым трепетом и пристрастием. Ей нужно было знать всё: о прошлом великой танцовщицы, её поведении, её привычках. Сергей ничего не рассказал. Запер всё в тайнике души. Накрепко.

«И зачем тебе Исида?! Всё о ней да о ней. Так я буду думать, что ты за неё замуж выходишь, а не за меня!» Вдруг догадался: «Ты – после неё. Да?! И что она во мне нашла? Ах, бабы!»

Отвернулся. До утра молчал. Притворился, что спит.

Утром понёс в Госиздат целый ворох стихов: вырезок, рукописных листков, вырванных из книжек страниц. Ваня Евдокимов глянул и схватился за голову: полная неразбериха. Разве можно такое в набор сдать? Поэмы вперемешку с ранними стихами, есть повторы, исправления, нет дат. Что печатать и зачем? Сергей уверял, что здесь всё разберёт. Евдокимыч укоризненно качал головой. Нет уж, дудки. Пусть дома решит, что ему делать.

Ушёл. Соня плелась за ним. Он был зол, так как после ночного разговора чувствовал какое-то опустошение. Пусть он почти ничего не рассказал об Исиде, но всё равно было чувство, что он что-то потерял в ощущении её такой далёкой уже близости. Поклялся себе больше не произносить её имени. Ни с кем.

Встретили Аннушку Берзинь. Она так обрадовалась, так сияла голубенью глаз, что Сергей понял: соскучился он при Соне безмерно. Да так, что хочется бежать, немедленно, непременно – бежать. Аннушка звала в гости: у её подруги, Като, именины. Будет ещё её новый близкий друг, Марк Мейчик, пианист. Подхватила Сергея под руку, прижалась грудью. Соня сначала шла рядом, а потом сказала решительно, что никуда она не пойдёт. Если он считает себя её мужем, они вернутся домой. Сергей только удивлённо поднял брови и без слов пошёл с Аннушкой. Соня осталась стоять. Повернулась и ушла, не оглядываясь.