это также может привести к политическому кризису с непредсказуемыми последствиями. По сравнению с этим стабилизация режима СЕПГ с помощью кредитов казалась меньшим злом. Западногерманская сторона также реагировала на фактический кредитный бойкот Западом стран Восточного блока после того, как в 1981 году Польша объявила себя неплатежеспособной, а Румыния также не смогла выплатить свои внешние долги. Однако правительство ФРГ ожидало от правительства ГДР существенных ответных шагов по улучшению условий жизни граждан, особенно в том, что касалось свободы перемещений и пограничного режима.

Начало этому курсу положил баварский премьер-министр Штраус, чье стремление играть роль во внешней политике (имевшее скорее личностные, нежели политические причины) стало постоянным фактором в деятельности боннского политического истеблишмента в эти годы. Штраус, который в других случаях критиковал политику СЕПГ с непревзойденной остротой, через личные связи организовал выдачу ГДР кредита в размере миллиарда западных марок и настоял на том, чтобы федеральное правительство выступило гарантом по этому кредиту. В качестве ответного шага ГДР через несколько месяцев начала демонтировать пулеметы автоматического боя, установленные на границе. Год спустя восточногерманское правительство разрешило легальный выезд в ФРГ 34 тысячам человек, что более чем в три раза превышало показатели предыдущих лет. За этим последовал еще один западногерманский «миллиардный кредит»[81].

Примечательным в этом деле был не только сам бесстыдный характер сделки – «деньги в обмен на права человека», – но и тот факт, что федеральное правительство производило авансовые платежи без каких-либо встречных обязательств, закрепленных в договорах, – другими словами, оно оказывало ГДР доверие, а та старалась его не обмануть. На фоне усиления конфронтации между двумя блоками это укрепление доверия между двумя германскими государствами было уникальным на международной арене и привело к возобновлению спекуляций о будущем германского вопроса. Мотивы обеих сторон, однако, были проще: они понимали, что, если оба германских государства будут втянуты в водоворот эскалации враждебности между Востоком и Западом, это неизбежно приведет как к дальнейшему ухудшению экономической ситуации в ГДР, так и к отмене достигнутых послаблений для ее граждан. И обе стороны были заинтересованы в том, чтобы именно этого избежать. В определенной степени им это удалось. Хотя ГДР также пострадала от западного эмбарго на высокотехнологичную продукцию, межгерманская торговля демонстрировала устойчивый рост. Число граждан ГДР, посещающих ФРГ, также увеличилось, как и число визитов западных немцев в ГДР. В политическом плане была придумана формула германского «сообщества ответственности», которая, однако, говорила не более чем о воле к миру, при этом два германских государства в своих соответствующих союзах не оказывали никакого влияния на политику двух сверхдержав.

На этом этапе расширения прагматического сотрудничества между двумя германскими государствами отмена Советским Союзом визита Хонеккера в Бонн в сентябре 1984 года стала неудачей, которая дала понять, что особые германо-германские отношения в контексте блокового противостояния невозможны. Напротив, отменой визита Советский Союз хотел предотвратить дальнейшее сближение двух германских государств, возможно, даже зависимость ГДР от ФРГ. Таким образом, через два года после прихода к власти либерально-консервативного правительства координаты внешней и германской политики были явно неблагоприятными. Хотя германо-американские споры несколько отступили после решения о развертывании, противоречия интересов в экономической и финансовой сферах остались. Отношения с Советским Союзом были хуже, чем в 1960‑х годах, и прагматичное сотрудничество между Бонном и Восточным Берлином было окончательно нарушено отменой визита. Кроме того, политика европейского объединения также переживала серьезный кризис. Глубокие противоречия, особенно в финансовой и сельскохозяйственной политике, парализовали процесс европейского объединения, который застопорился уже несколькими годами ранее. В отличие от Гельмута Шмидта, который критически относился к Брюсселю, Гельмут Коль был энтузиастом европейской интеграции; он снова и снова подчеркивал идеалистические и исторические аспекты объединения Европы. Однако на самом деле экономический кризис, который длился почти непрерывно в большинстве стран Европейского сообщества с 1973–1974 годов, значительно сузил возможности для политических инициатив. Доминировали национальные интересы. Это относится к вечным ссорам по поводу британского взноса в Европейское сообщество, который правительство Тэтчер совершенно справедливо считало слишком высоким. Это относилось и к текущим валютным проблемам, и к извечному предмету спора Европейского сообщества – сельскохозяйственной политике, которая в 1984 году оттягивала на себя 71 процент бюджета Европейского сообщества и привела к почти безостановочному субсидированию перепроизводства сельскохозяйственной продукции. В европейском общественном мнении сообщество почти отождествлялось с этими горами масла и молочными озерами[82].

Кроме того, в Европейском сообществе были высказаны четкие возражения по поводу углубления германо-германских отношений, которые до этого всегда существовали, но редко выражались. Так, министр иностранных дел Италии Андреотти выступил против тенденций к обновленному «пангерманизму», которые он усматривал в запланированном визите Хонеккера. Чтобы не подвергать опасности европейские границы, сказал он, необходимо сохранить статус-кво: «Есть два германских государства, и два должны остаться». В ФРГ это было воспринято как скандальное заявление, которое заметно омрачило германо-итальянские отношения. Но, несомненно, Андреотти лишь озвучил то, о чем думали многие в Европе, несмотря на все красивые заявления о праве Германии на самоопределение. Шла ли речь о США, Советском Союзе, ГДР или Европе – западногерманская внешняя политика в конце 1984 года почти во всех областях оказалась в сложной ситуации, из которой не было видно выхода.

То, что выход все же неожиданно открылся, да еще и на Востоке Европы, опять же объясняется главным образом произошедшей между 1973 и 1983 годами сменой эпох, которая сильно изменила внутриполитические условия в западноевропейских странах, но в еще большей степени – в СССР. В последнее десятилетие брежневской эпохи огромные экономические проблемы Советского Союза стали очевидными. Уровень жизни населения стагнировал; однако из‑за высоких военных расходов сокращение доли промышленности и увеличение потребительских расходов в долгосрочной перспективе были невозможны, так что устранить узкие места в снабжении также не удалось. Таким образом, недовольство в стране неуклонно росло, а стабильность в стране обеспечивалась репрессиями и отгораживанием от внешнего мира[83].

Правда, после взлета цен на нефть во время первого нефтяного кризиса в 1973–1974 годах Советский Союз смог получить значительные дополнительные доходы от экспорта сырья, так что ситуация, казалось, улучшилась. На этой основе должна была быть осуществлена модернизация инфраструктуры и производственных мощностей, а крайне необходимые технические инновации теперь казались возможными. Однако на деле громоздкий аппарат плановой администрации оказался неспособным к такой перестройке, а технологическое отставание от Запада в таких отраслях, как машиностроение, электроника или химия, продолжало расти. Поэтому Советский Союз зависел от приобретения западных технологий. Но это стоило больших денег в иностранной валюте, что сильно напрягало финансы государства. В этой ситуации Советский Союз даже был вынужден прекратить поставки