чем «попытку добиться влияния на западную общественность путем ловкого сокрытия, перетолкования фактов и пропаганды»[88]. Когда канцлер Коль, наконец, даже сравнил Горбачева с Геббельсом в интервью американскому новостному журналу «Ньюсуик» в октябре 1986 года, разразился скандал. Визиты министров были отменены, нападки в советской прессе на западногерманское правительство стали очень острыми. Ввиду зарождающегося прогресса в советско-американских переговорах по разоружению и большой симпатии, с которой реформы Горбачева были встречены на Западе, ФРГ со своей политикой в отношении СССР оказалась почти в полном одиночестве[89].

Ситуация изменилась только тогда, когда правительство Германии уточнило свою позицию по вопросу разоружения. Ведь наметившийся в Женеве результат переговоров о решении по схеме «двойного нуля» для всех ракет с дальностью 500 километров и более, вновь поднял вопрос об особой угрозе, которую представляло для ФРГ так называемое тактическое ядерное оружие, с дальностью менее 500 километров. Прежде всего, против подобного решения выступило правое крыло ХДС/ХСС. Однако переговоры между СССР и США открыли такой глобальный шанс на сокращение вооружений в невиданных прежде масштабах, что эта развернувшаяся в ФРГ дискуссия, отражавшая ее специфические интересы, могла выставить Федеративную Республику помехой делу разрядки международной напряженности. Поэтому, преодолевая значительное давление со стороны собственных товарищей по партии, Коль и Геншер летом 1987 года, наконец, заявили о своей поддержке женевских предложений по разоружению, хотя это и не решило вопроса об особой угрозе для Западной Германии. В ответ на это советская сторона проявила готовность снова вступить в переговоры с боннским правительством.

В центре советских интересов по-прежнему оставалась модернизация экономики и общества. Для этого большое значение имело техническое и экономическое сотрудничество с Западной Германией. Когда Коль прибыл в Москву с первым своим официальным визитом в октябре 1988 года, через три года после прихода к власти Горбачева, вопросы экономического и научно-технического сотрудничества обсуждались особенно интенсивно, и заключенные многочисленные соглашения о сотрудничестве касались в первую очередь этих областей. Это послужило основой для дальнейшего улучшения отношений, которое и произошло в следующем году[90].

Вопрос о двух германских государствах играл в этих переговорах подчиненную роль. Однако ряд заявлений советников генсека на эту тему привлек всеобщее внимание. Например, один сотрудник советского представительства в ООН заявил, что «эта стена скоро перестанет существовать», что она «доживает свои последние дни»[91]. Однако реальное значение такие единичные высказывания приобрели только в контексте заявлений Горбачева о свободе социалистических стран идти своим путем. В апреле 1987 года он заявил в Праге: «Мы далеки и от того, чтобы призывать кого-либо копировать нас. У каждой социалистической страны есть своя специфика. Братские партии определяют свой политический курс с учетом национальных условий. <…> Самостоятельность каждой партии, ее ответственность перед собственным народом и право решать вопросы развития страны являются для нас самоочевидными принципами»[92]. Это был явный отход от доктрины Брежнева, за ним последовали и другие. Это, казалось, расчищало путь для самостоятельного развития стран Восточного блока, независимо от Советского Союза. Однако степень реально достижимой независимости еще предстояло выяснить опытным путем.

Впрочем, по германскому вопросу у советского правительства явно не было четкой стратегии. Приоритет был отдан внутриполитическим реформам, в конечном итоге экономическому спасению страны или, точнее, режима. Однако, чем сложнее становилась ситуация, тем больше росла готовность московского правительства идти на еще более далеко идущие уступки. Поскольку удерживать под советской гегемонией экономически столь же прогнившие восточноевропейские государства было в военном, политическом и финансовом отношении весьма затратным делом, идея ослабления связей с ГДР в случае необходимости не исключалась, но было совершенно неясно, в какие сроки и в какой степени это может произойти.

Подписав Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности, США и Советский Союз сделали возможной такую волну разоружения, которую еще недавно никто не считал возможной, и де-факто завершили холодную войну. Отказ Горбачева от доктрины Брежнева означал расширение сферы самостоятельности государств Восточного блока. С другой стороны, политика внутренних реформ до этого времени не принесла особых успехов; в особенности экономическая статистика демонстрировала пугающие тенденции упадка. Какие последствия это могло иметь для Советского Союза и контролируемой им части земного шара, в тот момент еще невозможно было предвидеть.

ЕВРОПЕЙСКОЕ УСКОРЕНИЕ

Оставивший глубокий след шок от мирового экономического кризиса 1973–1982 годов придал новый импульс процессу европейского объединения с середины 1980‑х годов. Это был процесс, по времени параллельный открытию Советского Союза и приведший к результатам сравнимого исторического значения, но получивший гораздо меньше общественного внимания, чем политика Горбачева. В 1982 году, в конце кризиса, инфляция и безработица в странах Европейского сообщества составляли в среднем десять процентов, бюджеты были хронически перегружены, а последствия структурных изменений ощущались еще долгие годы. Более того, европейская экономика оставалась крайне несбалансированной. Валовой внутренний продукт на душу населения в ФРГ в 1980‑х годах был примерно на тридцать процентов выше, чем в среднем по странам сообщества, на пятнадцать процентов во Франции и на один процент в Великобритании[93]. К этому времени Европа также явно отставала от США и Японии в области технологий, особенно в информационно-коммуникационном секторе. Японский вызов, в частности, рассматривался в европейских государствах как тревожный знак, поскольку японцы не только продавали в Европе автомобили в больших количествах, но даже в значительной степени вытесняли европейские фирмы на европейском рынке в области электроники. Без европейского альянса с такими задачами справиться было невозможно, не в последнюю очередь потому, что национальные рынки были слишком малы для современных дорогостоящих производственных линий.

Вторым мотивом для активизации усилий по европейской интеграции стал, как это часто бывало раньше, страх европейцев перед последствиями доминирования западногерманской экономики. Особенно во Франции были широко распространены опасения по поводу все более расширяющегося экономического господства Германии. Новый президент-социалист Миттеран четко определил свои цели: способствовать модернизации собственной национальной экономики и предотвратить превращение экономической гегемонии Западной Германии в политическую гегемонию в Европе посредством более тесных экономических связей с Западной Германией. С другой стороны, он критически относился к политическому углублению европейской интеграции, за которое выступали немцы, – не в последнюю очередь потому, что видел в ней опасность для национального суверенитета Франции.

Но только после того как весной 1983 года Миттеран изменил курс своей экономической политики, возникли условия для нового ускорения реализации европейского проекта. В большинстве других промышленно развитых стран Европейского сообщества переход от кейнсианской политики, ориентированной на спрос, к монетаристским и ориентированным на предложение концепциям был уже давно завершен, а во Франции Миттеран, правительство которого было сформировано социалистами