Снова был треск гвардейских барабанов, символизирующий, какв последние годы повелось, якобы всенародную волю, и окрыленная общейподдержкой государыня императрица соизволила собственноручно разорватьисполненные на лучшей бумаге кондиции. Она, как ясно всякому, была невинна –она лишь исполняла всеобщую волю, не в состоянии противиться по присущим еймягкосердечию и кротости…

Русское дворянство заплатило страшную цену за своевыступление на стороне Анны против кондиций. В течение ее десятилетнегоцарствования двадцать одна тысяча русских дворян будет казнена или сослана.Прочие неблагородные сословия понесут не менее тяжелые жертвы, – но кто вте времена считал, не говоря уже о том, чтобы помнить поименно, угодивших наплаху или в Сибирь простолюдинов…

И никто тогда не подумал (да и мы, до обидного сквернознающие отечественную историю, об этом забыли), что кондиции эти, собственноговоря, представляют собой первую писаную российскую конституцию,ограничивающую власть и произвол самодержца – какими бы соображениями она нибыла продиктована…

1730: свадьба

Пришла весна, земля вновь становилась мягкой и теплой,наливалась свежей зеленью трава, цвели яблони, с юга тянулись птицы. Биронобживался и осматривался. Анна подолгу и часто советовалась с Остерманом.

Из Первой Камчатской экспедиции, длившейся пять лет,возвратился со товарищи Витус Беринг, офицер русского флота датскогопроисхождения. Экспедиция составила карту восточного побережья Азии и пролива,названного впоследствии Беринговым (хотя первым по нему прошел за сто лет доБеринга Семен Дежнев, немалы и заслуги Беринга, и потомки в равной мере воздалиобоим, разве что одному достался в вечное владение пролив, другому мыс).Составила прекрасное описание Чукотского носа. К сожалению, северо-западныхберегов Америки на этот раз не достигли, они остались в стороне.

О придворной чехарде экспедиция имела самое смутноепредставление и не стремилась разобраться подробнее. Витус Ионассен и егоофицеры были больны лишь парусами и далеким холодным океаном. Представившись,как водится, императрице, они вернутся к далеким берегам и всем, чтопроисходило на устойчивой земной тверди, интересовались мало.

В Москву из Березова вернулись сын и дочь Меншикова. Сынвосстановлен в поручиках Преображенского полка, дочь – в камер-фрейлинах. Такимобразом, удачливый князь Римский скончался, не узнав, что до полнойреабилитации ему оставался неполный год…

Особых громов пока не наблюдалось. Елизавета притаилась, какмышка. Остерман безмолвствовал. Шафиров смотрел загадочно. Гвардия усердноспускала по кабакам выданное в честь коронации денежное награждение.

И пронеслась весть, что в загородном имении ДолгорукихНаталья Борисовна венчается с Иваном.

Ни один человек из немалой шереметевской родни, не говоряуже о знати, наперебой торопившейся когда-то на сговор, на нее не явился.Наташа приехала в карете с двумя старыми няньками, слезы вытерла, лишьподъезжая к имению, и все равно каждому было ясно, что она долго плакала. Ни укого уже почти не оставалось сил притворяться беспечальными и довольными, иобщая растерянность поневоле передалась священнику с причтом – не знающийрусского языка иноземец мог и не понять, что в церкви происходит, – вполневозможно, что и по покойному читают…

То же продолжалось и за свадебным столом – как полагалось,желали счастья, как полагается, пытались веселиться, но вино лишь прибавлялоугрюмости, а добрые пожелания звучали злой издевкой.

И тогда из-за стола встал поручик Щербатов, купно споручиком Голенищевым приглашенный на свадьбу (оба, претерпев предварительнонекоторое колебание духа, все же явились – молодая русская гвардия недостаткомдерзости не страдала).

Он махнул музыкантам, бросил им денег, сколько смог за развытащить из кармана, и пустился в пляс – с озорным Преображенским посвистом, сприхлопом и притопом, безжалостно молотя каблуками паркет. Музыке он следовалмало, да и не рассчитана была европейская жеманная музыка на русскую душу, коюнаши соотечественники испокон веков привыкли носить нараспашку. Вся лихость иазарт, все российские необозримости, вся удаль скока русской конницы и память обогатырях князя Владимира были вложены в этот пляс под нависающей опалой. Назаддороги не было, пляс мог и аукнуться, но как ни крути, а двух жизней непроживешь, и Степа Щербатов, бретер, дебошан и галант, выстукивал каблукаминечто вовсе уж непредставимое за границами Российской империи. И зажег-такимузыкантов, заигравших что-то огневое.

Вокруг него уже вился мелким бесом, ходил вприсядочкупоручик Голенищев, и еще кто-то из молодых торопливо лез из-за стола, и позастолице шумнуло:

– Гой-да!

На лице Наташи появилась первая за этот день улыбка,отразившаяся на лице Ивана и, довольно бледно правда, на физиономии АлексеяГригорьевича.

Отзвуки лихого перепляса долетели и до задворок конюшни, гдесобралась вокруг штофа долгоруковская дворня. Щербатовский кучер Михаила,доставивший сюда поручиков, осанисто оглядел соседей и сообщил:

– Эт-што… Давеча барин с господином Голенищевым немцевукорову в ботфорты обули и по першпективе гулять пустили…

Словом, кое-какое веселье все же наладилось.

А через несколько дней – грянуло!

1730: крах

Апрельский манифест императрицы, гласящий о прегрешенияхДолгоруких, весьма пространен. Прегрешения эти действительности наверняка несоответствуют – на проигравших испокон веку было принято вешать всех собак.Штудируя манифест, можно было подумать, что во всех горестях и бедах империи запоследние годы виноваты исключительно Долгорукие и тотчас по их удалениинастанет невыносимо райская жизнь. Но, как лапидарно подметили древние латиняне– любители и создатели чеканных афоризмов, все в таких случаях упирается впростые слова – горе побежденным. Переводя вовсе уж небрежно – не за то ворабьют, что украл, а за то, что попался…

Василию Лукичу отныне высочайше поведено было статьгубернатором в Сибири, Михаилу Владимировичу – в Астрахани, Ивану – воеводой вВологде, Алексею и Сергею Григорьевичам предписано отбыть в свои дальние деревни.Фельдмаршала Василия Владимировича всего лишь просто отставили пока от дел.

Это была немилость, но все же не ссылка, и Долгорукиеоблегченно вздохнули, едва ли не благодушно встретив предписание отобрать у нихвсе кавалерии…

Однако противника они недооценили. Кому-то из апостоловнового царствования пришло в голову, что злопамятные Долгорукие могут оказатьсяи опасными как правители отдаленных рубежей – таковые издавна были маленькимицарьками в благополучном отдалении от царя большого. К тому же ропота ивозмущения в верхах участью Долгоруких, коего вполне обоснованно опасалисьнепрочно еще сидевшие апостолы и сама Анна, не последовало. Так что можно былоударить и посильнее.

Ударили. Ворота Шлиссельбургской крепости, русской Бастилии,на вечные времена захлопнулись за князем Голицыным, одним из «верховников»,образованнейшим человеком, прямо причастным к созданию первой русскойконституции. Долгорукие, обуреваемые сложной смесью печальных и радостныхчувств, уже разъехались, но последовал новый приказ, и в разные стороныпоскакали вслед воинские команды…