и Франции, составила в 1941 году 1616 тысяч франков, а в 1942 году — 1641 тысячу. При этом с 1 июня по 31 декабря 1941 года расходы брюссельской загранточ-ки достигли 5650 долларов США, в которых Центр всегда учитывал свои затраты и выплачивал содержание агентам и сотрудникам, парижской — 9421 доллар. Содержание резидентуры в Брюсселе с января по май 1942 года обошлось в 2042 доллара, в Париже — 2414, в Марселе — 810. С 1 мая Москва перешла на исчисление во франках, и с этого момента по 30 сентября французская сеть стоила 593 тысячи франков, бельгийская — 380 тысяч, марсельская точка обошлась в 185 тысяч. Указанные суммы не включали непредвиденные выплаты на оперативные нужды. Оклады всех работников европейских резидентур с 22 июня 1941 года равнялись 100 долларам в месяц, а до этого были выше и дифференцировались. В 1939 году “Отто” получал 350 долларов, после отъезда семьи — 275, “Кент”, “Хемниц” и “Андрэ” — вначале по 175, затем по 225[161].

Финансовое положение и деловые контакты “Симэкско” с партнерами, основным из которых являлась “Организация Тодта”, вполне оправдывали поездку Гуревича в Берлин, и 24 августа 1941 года Центр дал ему указание лично отправиться в германскую столицу по трем указанным адресам, связаться с Штебе, вручить ей свой шифр и оговорить условия связи. С 26 октября по 5 ноября резидент находился в Германии и выполнил это весьма опасное задание, восстановив связь германских групп с Центром. “Кент” удачно избежал внимания гестапо и встретился не только с радистом “Альты”, но и с Шульце-Бойзеном и Харнаком. Подробности этой поездки рассматриваются в главе, посвященной рейху, здесь же следует лишь отметить, что она позволила Центру получать значительный объем информации первостепенной важности из Германии по радио, а также через курьеров, направлявшихся по линии связи Берлин — Брюссель — Москва. Вообще же к концу года Центр принимал радиограммы от резидентуры “Кента”, “Паскаля” (3 линии связи) и “Отто” (2 линии). Однако этот успех таил в себе значительную потенциальную опасность, исходившую от содержавшихся в радиограммах Москвы адресов советской разведки в Берлине, позывных и расписаний связи. В случае дешифровки эти сведения полностью раскрывали перед германской контрразведкой всю берлинскую структуру РУ и внешней разведки, оставляя агентов и подпольщиков абсолютно беззащитными. Как уже указывалось, 14 июля 1942 года именно это и произошло.

Но еще раньше немцы нанесли удар по остаткам резидентуры “Кента”. Абвер и гестапо совместно допрашивали захваченных разведчиков и исследовали материалы, находившиеся в лаборатории по изготовлению фальшивых документов. Эта последняя линия оказалась весьма перспективной, поскольку уровень фальшивок оказался столь высоким, что способные достичь его специалисты (“сапожники”, на сленге разведки) были буквально наперечет. Одним из подозреваемых оказался Райхман, уже знавший всех основных работников загранточки и располагавший обширной информацией, совершенно не нужной для его непосредственной деятельности. Все это время Центр оставался в неведении о произошедшем на улице Атребатов провале, о котором Треппер доложил лишь 1 февраля 1942 года. К этому времени Пипе выяснил у местных полицейских, кого именно они считают способным на организацию производства фальшивок, и предъявил Рите Арну для опознания несколько их фотографий. Как указывалось ранее, Райхман уже арестовывался в 1938 году и потому находился в числе главных подозреваемых. Хозяйка квартиры на улице Атребатов знала его под именем Адаш и немедленно опознала, после чего Пипе начал искать подходы к объекту разработки. От нее же немцы получили адреса участника Сопротивления Доу и одного из ключевых членов сети Исидора Шпрингера (“Ромео”), не отработанных, однако, контрразведкой должным образом. Следует отметить, что для Шпрингера это был уже второй случай буквально чудесного спасения от захвата, а первый произошел 13 декабря 1941 года, наутро после разгрома радиоквартиры на улице Атребатов. Треппер успел перехватить “Ромео”, направлявшегося туда с подробным планом Антверпенского порта в кармане. Промах Пипе был немалым, поскольку Шпрингер, знакомый с “Отто” еще со времени его пребывания в Палестине, играл в сети крайне важную роль. В 1933 году ему пришлось бежать из рейха в Бельгию, где он занялся торговлей бриллиантами, но основным занятием “Ромео” по-прежнему оставалась подпольная деятельность. Он успел поучаствовать в гражданской войне в Испании, а затем руководил небольшой собственной сетью достаточно успешно работавших агентов.

Исидор Шпрингер

Главной своей удачей германская контрразведка первоначально считала арест радиста Макарова, чье поведение на допросах различные исследователи оценивают по-разному. Многие полагают, что он отнюдь не молчал и сразу же стал сотрудничать со следствием, в частности, раскрыл “Кента” и описал его внешность. По некоторым данным, Гиринг сумел сам идентифицировать “Карлоса Аламо” по показаниям захваченных еще перед войной в Чехословакии советских агентов, описавших своих однокурсников по разведшколе, однако такая версия вызывает серьезные сомнения. Тем не менее, достоверно установлено, что именно руководитель мобильного отделения зондеркоманды занимался разработкой радиста и вел ее в достаточно дружеском ключе. Гиринг страдал раком горла в неоперабельной стадии и пытался продлить жизнь неумеренным курением и пьянством, следуя странному совету врача, убедившего его, что такие средства задерживают развитие опухоли. В связи с этим и с учетом любви Макарова к спиртному они часто выпивали вместе, ведя внешне дружеские беседы. Немец узнал, что захваченный радист ранее был летчиком, после чего для установления психологического контакта даже на некоторое время увез его в свой берлинский дом и поселил там вместе со своим сыном, тоже бывшим пилотом, лишившемся руки в воздушном бою. Трудно сказать, в какой степени все это помогло привлечению Макарова на сторону следствия. Существует версия о том, что самый существенный толчок поиску дал именно он, опознав на предъявленных фотокарточках из захваченной лаборатории “Отто” и “Кента”. Не кто иной, как “Хемниц” назвал их соответственно “Большим шефом” и “Маленьким шефом”, и эти прозвища в дальнейшем употреблялись немцами в ходе поиска и расследования разведчиков, хотя сами они никогда не использовали подобные термины применительно к себе и даже далеко не сразу поняли, что они относятся к ним. Следует, впрочем, отметить, что огульно обвинять Макарова в выдаче немцам всех известных ему секретов, по меньшей мере, несправедливо. Радист был прекрасно осведомлен о прикрытии нелегальной резидентуры и имел все возможности обратить внимание следствия на подлинный характер фирмы “Симэкско”, однако совершенно очевидно, что он этого не сделал, поскольку Пипе узнал о ней только от Райхмана после его ареста в 1942 году.

Тем временем “Отто” начал принимать меры по локализации разгрома радиоквартиры и спасению оставшихся на свободе