– Не меняй тему… – застонал я.

– Ариадна много раз пересказывала, что тогда случилось. Но ее нейронных связей недостаточно, чтобы воспроизвести ход мыслей Стефана. Мы по-прежнему не знаем, из-за чего он заподозрил их – и оказался прав.

– Хватит. Прекрати!

– Если понять, где конкретно промахнулась наша сладкая парочка, уверен, вам не составит труда распутать остальное. Слишком мало прошло времени, чтобы в историю затесались новые лица. Узнай то, что знал Стефан. Как именно он понял, что это они. Затем…

– Да заткнись хоть раз вовремя!

Он послушался. Я отвернулся. Я не хотел, чтобы он видел больше моего.

– Я… Я пытался… Но получилось всего раз. Я не знаю, как убедить ее, что она знает то же, что и он.

– Не надо ее убеждать. Тебе нужны его воспоминания, а не ее воспоминания о его воспоминаниях. Став общей, память дубль-функции не закапсулируется снова от какой-то там смерти. Воспоминания Стефана тоже где-то там. Используй его личные триггеры, чтобы обратиться к ним напрямую.

– Какие? Я ничего про него не знаю. Никто не знает!

– Она знает.

Я запрокинул голову и подумал: господи. Если бы у нас было чуть больше времени, господи. Если бы я только мог отдать свое время ему, мы бы распорядились им, как подобало людям, смертным в каждом моменте и выдохе.

– Я… Я должен был поговорить с тобой… – наконец, прохрипел я. – Тогда… Не уходить молча…

Он сразу все понял:

– Ты ушел не от меня. Ты ушел от отношений, в которых тобой пренебрегали. Это правильно. Даже слишком – для малолетки. Поступай так всегда.

Я обернулся. Привыкшие глаза стали различать оттенки темноты. Светлеющие плоскости. Бездонные прорези. И далекий, распыленный за окнами свет фонарей, что оседал тончайшим золотым абрисом по контуру его затылка.

– Я… – прошептал и замолк.

– И я, – выдохнул Хольд. – Тоже. Очень.

Я шагнул. Дедал снова преградил мне путь.

– Живи, прошу. Обещай, что выживешь.

Хольд тихо вздохнул и отступил к двери, и оттуда, без минуты свободный, вдруг привычно усмехнулся:

– Конечно, ребенок. Адам сам себя не остановит.

Это было последнее, что я от него слышал.

Не помню, что было потом. Вроде бы я шел, долго, через город, и небо медленно выцветало над облаками, превращаясь в грязь. Вроде бы Дедал тоже шел, рядом, и через дорогу, и по соседней улице, и все мы стекались к угловому пятиэтажному зданию, опоясанному светом по первому этажу.

Не помню, как оказался внутри. Зато помню чьи-то руки на лбу, и голос, постановивший жар. Помню несколько слоев тепла, ускользающе знакомый запах шерсти. И то, как яркий телевизор гостиной бил по глазам.

Еще помню, как Мару сказал: маркер Минотавра исчез.

И Куница спросила: то есть… Он мертв?

И Мару ответил: не знаю, надо искать тело.

И тогда я сказал: он жив. Он обещал.

Очнулся я уже один, сидя в незнакомой темной комнате на незнакомой темной кровати. Из коридора лился свет. В его желтых переконтрастах чернел силуэт ребенка. Я подал голос, пытаясь обозначить, что увидел его, и тогда ребенок подался ко мне, но снова застыл, едва войдя внутрь.

– Прости, – узнал я голос Влада, сдавленное ожидание в нем. – Черт, правда, прости. Я не хотел, чтобы все так вышло.

Я пошевелился и обнаружил плед на плечах, под ним чужую толстовку.

– Мне нужна твоя помощь… – просипел я.

– Гм… Уверен, что моя?

В коридоре стояла мертвая тишина. Как будто на целой планете нас осталось двое.

– Я хочу, чтобы ты нашел кое-кого… Не задавая вопросов. У меня все равно не будет ответов.

Влад недоверчиво приблизился.

– О ком речь?

– О девушке с картины Эдлены. Госпожа М.

Он уставился. Я напомнил:

– Никаких вопросов.

Энтроп издал звук глубочайшей озабоченности моим психическим здоровьем, но и своей безопасностью, вероятно, тоже.

– Мы оставили ее в отеле, где-то на Нижнем пруду. Такой маленький семейный домик… там живет кошка. Девушка в третьем номере, только ключ у Ариадны. И я не помню, сколько мы заплатили. Возможно, там уже никого нет. Но ее надо найти. И куда-нибудь спрятать. Я постараюсь присоединиться после отката, но я… Я не знаю, что будет завтра.

Плюхнувшись рядом, Влад вытянул ноги. Некоторое время он пытался поймать блик глянцевым носком кроссовка, затем вдруг сказал:

– На кухне сидит ваша… Ну, новая главная, получается. По тому, что я подглядел, завтра мало что изменится. Ей очень не очень.

Я бездумно кивнул:

– Поможешь мне?

Влад вздохнул:

– Часть про вопросы – самая сложная. Но в целом…

Он еще немного покачал кроссовкой, затем встал. Прикрывшись ладонью от коридорного света, взглянул мне в лицо:

– Я найду тебя ближе к часу. Норм? Оклемаешься?

– Должен.

Энтроп хотел спросить что-то еще, но передумал. Может, посчитал все сам. Отвернувшись, он побрел к выходу, и я запоздало выдохнул:

– Спасибо.

– Ты спас мне жизнь, – напомнил Влад с порога. – А я знаю, сколько стоит жизнь.

Он исчез, как и появился, тихой черной тенью. Наутро наш разговор имел все шансы оказаться придуманным мной. Я упал на бок и, натянув на голову плед, попытался провалиться в сон. Накатывало волнами, но не полудремы даже, а вязкого, концентрированного бреда. Промучившись минут десять, я перекатился на спину и уставился в потолок. Подумал. Поднялся. То, что я планировал сделать, казалось идиотизмом высшей пробы. Но это я дал Хольду уйти. Я. В каком-то смысле лабиринт стал моей ответственностью тоже.

На кухне нежно-молочный отсвет пробивался сквозь штору. Ольга сидела к утру спиной. Ее засвеченное ноутбуком лицо покрывали бугристые тени. Сквозь минорное гудение холодильника проскрипывало колесико мыши. Я молча прошел, налил стакан воды. Ольга что-то ожесточенно скроллила. Мельком взглянув на экран, я увидел ленту фотографий, несущихся снизу вверх на астрономической скорости. Недели, месяцы чужой жизни.

Я тихо окликнул ее. Мышка замолчала. Потом заскрипела с удвоенной силой, размазывая по экрану цвета, лица и пейзажи.

– Ты презираешь меня? – вдруг спросила она. – Только у тебя есть это право.

Я знал, что однажды это случится, и Ольга признает, что, глядя на меня, видела не только меня. Но сейчас это могло ее добить. Потому что если я и думал о ее прошлой жизни, то совсем не так, как ей хотелось бы, дабы сберечь остатки самоуважения. Жалость – тиран среди чувств.

– То, что ты сделала, было правильным, – наконец, молвил я.

Ольга прекратила скроллить:

– Я никогда себя не прощу.

На застывшей фотографии стояла девушка с серыми волосами, стянутыми в тугой узкий хвост. Вокруг было солнечно и тепло, буйствовало средиземноморское лето.

– Разве у нее не все хорошо?

– Не знаю. Аника, как и ты, много притворяется.

Подойдя поближе, я различил дату – фото было выложено больше двух лет назад. Комментарии под пестрели стикерами, смайликами и восклицательными знаками.

– Красиво, – сказал я сразу про все.

– На шестнадцать выпросила Балканы, – Ольга прокрутила дальше. – Из-за больницы он редко бывает рядом. Это научило ее торговаться.

Высокое солнце, корзины южных цветов и ослепительное море в прорезях