– Нет, – ответил Франкер кротко, почти печально, – я прошу вас только отвечать мне.

– Ну да, Господь постоянно защищал меня, потому что я всегда поддерживал правое дело.

– И вы говорите о Боге? – вскричал Франкер.

– Почему же мне не говорить о Боге, молодой человек? – ответил Монбар. – Но оставим это и приступим прямо к делу.

– Хорошо… Я желаю драться с вами, и так как я тоже буду защищать дело святое и справедливое, я, в свою очередь, надеюсь, что Бог защитит меня и что я вас убью.

Монбар с ужасом отодвинулся.

– Что означает вся эта комедия? – тихо спросил он. – Вы что, помешались, милостивый государь?

– Я не помешался, и это не комедия, – спокойно ответил Франкер.

– Так вы действительно вызываете меня на дуэль?!

– Действительно.

– Вы хотите меня убить?

– Надеюсь.

– Это ни на что не похоже! – вскричал Монбар, вскакивая с места и расхаживая большими шагами по комнате. – Вы меня не знаете. Я никогда не причинял вам ни зла, ни вреда.

– Вы так полагаете?

– Полагаю?! Я в этом уверен!

– Вы ошибаетесь. Вы причинили мне много зла, вы нанесли мне несмываемое оскорбление.

– Я?

– Да, вы, сеньор!

– Вы в этом уверены?

– Даю вам честное слово.

Монбар молчал с минуту, размышляя.

– Послушайте, – сказал он наконец, – как ни странно ваше предложение, я принимаю его.

– Благодарю вас.

– Подождите. Я сказал, что принимаю, но с одним условием.

– Какое же это условие?

– Сначала вы расскажете мне, кто вы, какие причины руководят вами и какие люди заставляют вас действовать подобным образом.

– Милостивый государь!

– Не настаивайте, мое решение неизменно.

– Однако…

– Это очень мило, честное слово! Вы ни с того ни с сего вызываете меня на дуэль, говорите, что хотите меня убить, и воображаете, будто я соглашусь. Да вы просто бредите, дорогой мой! Неужели вы предполагаете, что я просто так соглашусь на вызов первого встречного, которому вздумается оскорбить меня? Нет, сделайте одолжение, так не бывает. Не пробуйте заставить меня, бросив мне в лицо одно из тех оскорблений, которые требуют крови. Предупреждаю, что при первом слове, при первом движении я прострелю вам голову, как бешеной собаке. Теперь вы предупреждены. Хотите – говорите, хотите – нет, я умываю руки.

– Хорошо. Если вы требуете, я буду говорить, но поверьте, для вас будет гораздо лучше, если я промолчу. По крайней мере, ваша честь не пострадает.

– Предоставьте мне самому судить, милостивый государь, о тех вопросах, где затронута моя честь. Говорите без опасений и не выбирая слов.

– Я так и сделаю. Но пеняйте на себя за последствия, которые это может иметь.

– Говорю вам в последний раз, что требую откровенного и полного объяснения, и повторяю, что вовсе не опасаюсь последствий.

– Я исполню ваше желание и надеюсь отнять у вас таким образом всякий предлог отказать мне в удовлетворении.

– Будьте спокойны на этот счет, я даю вам слово дворянина. Говорите без обиняков, прошу вас, потому что, признаюсь, это начинает мне надоедать.

Молодой человек поклонился и, поставив свой стул напротив кресла Монбара, приготовился говорить.

Несмотря на предшествующую объяснению сцену, Монбар не испытывал никакого враждебного чувства к Франкеру. Его даже удивило, что он не был ни рассержен, ни обеспокоен. Облокотившись о ручку кресла и подперев подбородок рукой, с грустью и состраданием смотрел он на молодого человека, на его красивое и благородное лицо. Монбар вспомнил, что с первой минуты, как только увидел Франкера, он почувствовал необъяснимую симпатию к нему. И вот теперь, через несколько минут, по странной воле судьбы он, может быть, вынужден будет убить этого молодого человека, если не хочет быть безжалостно убитым им. Невеселые мысли роились в его голове, он спрашивал себя, неужели действительно у него достанет печального мужества пресечь эту юную жизнь и не лучше ли ему самому пасть на дуэли.

Помолчав некоторое время, как бы собираясь с мыслями, молодой человек наконец заговорил чуть дрожащим голосом, который мало-помалу звучал все увереннее и скоро сделался твердым и звенящим.

– Милостивый государь, – начал он, – судьба непременно хочет сделать нас врагами, между тем как мне, напротив, было бы так приятно быть любимым вами, потому что, должен вам признаться, несмотря на все мои усилия возненавидеть вас, меня влечет к вам некая непреодолимая сила. Пускай кто хочет объясняет это чувство. Я не стараюсь его анализировать, но оно существует во мне, угнетает меня и до настоящей минуты именно оно заставляло откладывать объяснение, которое неминуемо должно закончиться смертью одного из нас.

– Я также чувствую, что мог бы полюбить вас, – мягко ответил Монбар, – даже в эту минуту я не могу вас ненавидеть.

– К несчастью, мы должны подавить в наших сердцах это благородное чувство, – продолжал молодой человек, – и слушаться только голоса долга, голоса неумолимого, который приказывает мне потребовать от вас страшного отчета. Я не француз, милостивый государь, как вы, вероятно, предполагали по той легкости, с какой я говорю на вашем языке. Я испанец или, по крайней мере, считаю себя испанцем.

– Вы испанец? – с горестью воскликнул Монбар.

– Да. Простите, но я вынужден рассказать вам о своей жизни, – это необходимо для того, чтобы вы поняли меня до конца. Я буду краток и расскажу только то, что вам необходимо знать… Я никогда не знал ни отца, ни матери.

– Бедный юноша! – прошептал Монбар.

– Я был воспитан дядей, братом моей матери, – продолжал молодой человек. – Он опекал меня, следил за моим воспитанием и отдал меня во флот.

– И вы сделались превосходным моряком, несмотря на вашу молодость, клянусь вам!

– Я имею честь служить офицером во флоте его католического величества короля Испании.

– Но каким же образом, позвольте вас спросить…

– Будьте терпеливы, – перебил Франкер, – ведь я сказал, что вы все узнаете.

– Это правда, продолжайте же и простите, что я перебил вас так некстати.

– Около шести месяцев тому назад я находился в Веракрусе, где отдыхал после продолжительного путешествия в Европу. Однажды дядя позвал меня, сказав, что хочет открыть мне нечто важное. При разговоре присутствовал только его сын. Тут я услышал страшную историю моей семьи.

Молодой человек остановился. Рыдание рвалось из его груди, он опустил голову на руки и заплакал. Монбар невольно проникся жалостью к этому юноше, чья горесть тронула его, быть может, несколько больше, чем он сам желал бы.