А затем он просто выходит из кухни и, прежде чем закрыть за собой дверь, уверенно добавляет:

— Я позвоню Зое. Скажу, что сегодня ты переночуешь у нее.

Через двадцать минут я уже сидела в машине Светлаковой и пыталась осмыслить все, что услышала на кухне. Вероника была кратка но предельно ясна. Гораздо больше она рассказала моему отцу, уверена в этом лишь потому, что он отпустил меня с ней, в другой город, втайне от мамы и бабушки.

Вероника рассказала ему о том, как у нас с Максом все начиналось и о том, к чему это все привело.

— Он любит тебя, — сказала она мне перед выходом из дома. — Все еще любит.

— Откуда ты знаешь? Макс бы не стал…

— Нет. Мы с ним не говорили. Но я говорила с его братом, а Ярославу врать незачем. Макс постоянно его о тебе расспрашивал, звонил ему только для того, чтобы спросить, как дела у тебя.

И вот я сижу в ее машине, которая уже мчится по залитым летним солнцем дорогам города, и кажется… схожу с ума от одной мысли, что сегодня могу его увидеть. Ладони потеют и в дрожь время от времени бросает.

— Нервничаешь? — А Светлакова еще и масла в огонь подливает.

Смотрю на тоненький ободок на ее безымянном пальце, но спрашиваю о другом:

— Зачем ты это делаешь?

— Думала, ты еще на кухне спросишь.

— И?

Бросает на меня короткий взгляд и отвечает не сразу:

— Не ради тебя. Если бы я сама могла помочь ему, меня бы здесь не было, и ты это знаешь. Я просто не могу, сложа руки, пусть и издалека, смотреть на то, как Макс медленно себя убивает. И ты — единственная, кто все еще может до него достучаться.

— А если бы я отказалась?

— Но ты здесь, — вновь на меня смотрит и горько усмехается. — Я не нужна ему. Я всегда знала, что не нужна ему… Но ни о чем не жалею. Я любила его. Да, по-своему, эгоистично, но любила.

Молчание становится невыносимым, жутко неловким и Вероника решает включить радио.

— Ну? Так что у вас с Пашей? — спрашивает ненавязчиво. — Слышала, ты его ждала, а не меня.

— В копилке сплетен стало пусто?

Усмехается. Все так же. Как всегда это делала — будто я маленький, неуклюжий зверек на огромной арене цирка.

— Вы с Чачей не подходите друг другу. Вот мне и интересно: добился он своего, или нет, — искоса на меня смотрит.

— Это ты так решила? Что мы не подходим друг другу.

Протяжно выдыхает, будто жалея, что вообще эту тему затронула, бросает взгляд на меня и безо всякого энтузиазма произносит:

— С Максом ты жила. Даже я видела это. А Чача… мог стать просто "удобным" парнем.

— Он им не стал. Сойдет ответ? — отвечаю с нажимом, и вижу, как на губах Вероники расцветает горько-удовлетворенная улыбка.

Вновь смотрю на колечко на ее безымянном пальце, и она это замечает:

— Условие отца. Я выхожу замуж за сына его партнера — он отмазывает меня от следствия. Я ведь тоже по горло в дерьме была, знаешь?

Молчу. Отворачиваюсь к окну и провожаю взглядом площадь с высоким работающим фонтаном.

— Понимаю, тебе не интересно, — фыркающе усмехается.

— А разве должно быть?

— Нет. — Вздыхает. — Надеюсь, у тебя получится.

— Правда? — сомнительно улыбаясь, поворачиваю к ней голову. — Теперь ты в меня веришь?

Задерживает на мне твердый взгляд и говорит со всей уверенностью:

— Даю тебе слово, Багрянова, что если ты сможешь уговорить его продолжить лечение и не опускать руки — ни ты, ни Макс больше никогда в жизни меня не увидите. Клянусь. Просто сделай это. Помоги ему. Пожалуйста.

* * *

Упираюсь тростью в вытоптанную дорожку, пытаюсь сориентироваться в направлении, чтобы в лишний раз не звонить брату и не просить вновь "подтереть мне задницу", как слышу — сзади трава зашуршала. Мягко, будто кто-то осторожно идет по ней легкой поступью.

Замираю.

Сердце до самого горла подпрыгивает и дыхание перехватывает.

"Так вот почему здесь так светло"…

* * *

Остановился. И я следом.

Полчаса назад Вероника привезла меня сюда, узнав у Ярослава, куда в скором времени Макс направится. Костика пришел навестить и даже не знал, что будет здесь не один.

Я смотрела на него… все это время, пока он делился со своим лучшим другом сокровенным.

Замерев стояла в траве у ближайшего дерева на развилке, так близко к нему и одновременно так далеко… Слушала, как поет птица на ветке. Слушала, как говорит Макс. Все слышала… каждое пропитанное болью слово, каждый наполненный грустью вдох, каждый выдох, будто силы на исходе. Будто желания жить и бороться не осталось. Он смирился. В каком-то смысле Макс Яроцкий успокоился.

Не оборачивается, молчит, вниз смотрит.

Стою за его спиной и практически не дышу. Руки дрожат так сильно, что приходится сжать их в кулаки и убрать за спину, ноги, будто не мои, будто ватой набитые. До боли кусаю губу, чувствую, как в груди грохочет сердце, и узнаю этот ритм — словно огромная бабочка опаленными крыльями бьется, взлететь пытается.

Кажется, что это сон. Сотни раз я представляла себе нашу встречу, вопреки здравому смыслу, вопреки решению, что давно приняла, верила — она случится. И каждый раз, в своих фантазиях, я не видела ничего кроме его лица. Рисовала контур губ подушечкой пальца, вспоминала его запах, целовала… Это казалось проще. На самом деле все оказалось не так: слишком тревожно, волнительно, страшно, что кажется воздух заканчивается, вдох с трудом сделать получается.

Как же я скучала.

Как же сильно я по нему скучала…

— Это ты принесла розы? — низким тембром с легкой хрипотцой, спокойно, будто мы только вчера с ним виделись. — Костик ненавидит розы, — медленно поворачивается ко мне. — Он в принципе цветы ненавидит.

— Я… — беззвучно.

Вдох поглубже, унять головокружение, унять дрожь и повторить громче:

— Я… я не знала.

Молчит. И будто на меня смотрит, не может — знаю, но все равно его взгляд чувствую. Все тот же, каким он смотрел на меня, только на меня… "Мой" взгляд. Сквозь тьму и темные очки чувствую его каждой клеточкой кожи.

Нерешительно ступаю ближе, медленно, будто спугнуть его могу. Замираю в шаге от Макса и вижу свое лишенное красок лицо в стеклах его солнцезащитных очков.

— Это ты… — шепчет, и вдох глубокий делает. Голову отворачивает, будто стыдясь чего-то. Многого стыдясь.

Но я его давно простила. За все простила.

— Я сошел с ума? — голос дрогнул.

— Нет.