— А тут вдруг и очутилось-с.

Князь странно посмотрел на Лебедева.

— А генерал? — вдруг спросил он.

— То-есть что же-с, генерал-с? — не понял опять Лебедев.

— Ах, боже мой! Я спрашиваю, что сказал генерал, когда выотыскали под стулом бумажник? Ведь вы же вместе прежде отыскивали.

— Прежде вместе-с. Но в этот раз я, признаюсь, промолчал-с ипредпочел не объявлять ему, что бумажник уже отыскан мною, наедине.

— По…почему же?.. А деньги целы?

— Я раскрывал бумажник; все целы, до единого даже рубля-с.

— Хоть бы мне-то пришли сказать, — задумчиво заметил князь.

— Побоялся лично обеспокоить, князь, при ваших личных и,может быть, чрезвычайных, так сказать, впечатлениях; а кроме того, я и сам-то-спринял вид, что как бы и не находил ничего. Бумажник развернул, осмотрел, потомзакрыл да и опять под стул положил.

— Да для чего же?

— Т-так-с; из дальнейшего любопытства-с, — хихикнул вдругЛебедев, потирая руки.

Так он и теперь там лежит, с третьего дня?

— О, нет-с; полежал только сутки. Я, видите ли, отчастихотел, чтоб и генерал отыскал-с. Потому что если я наконец нашел, так почему жеи генералу не заметить предмет, так сказать бросающийся в глаза, торчащийиз-под стула. Я несколько раз поднимал этот стул и переставлял, так чтобумажник уже совсем на виду оказывался, но генерал никак не замечал, и такпродолжалось целые сутки. Очень уж он, видно, рассеян теперь, и не разберешь;говорит, рассказывает, смеется, хохочет, а то вдруг ужасно на меня рассердится,не знаю почему-с. Стали мы, наконец, выходить из комнаты, я дверь нарочно отпертоюи оставляю; он таки поколебался, хотел что-то сказать, вероятно, за бумажник стакими деньгами испугался, но ужасно вдруг рассердился и ничего не сказал-с;двух шагов по улице не прошли, он меня бросил и ушел в другую сторону. Вечеромтолько в трактире сошлись.

— Но, наконец, вы всё-таки взяли из-под стула бумажник?

— Нет-с; в ту же ночь он из-под стула пропал-с.

— Так где же он теперь-то?

— Да здесь-с, — засмеялся вдруг Лебедев, подымаясь во весьрост со стула и приятно смотря на князя, — очутился вдруг здесь, в полесобственного моего сюртука. Вот, извольте сами посмотреть, ощупайте-с.

Действительно, в левой поле сюртука, прямо спереди, на самомвиду, образовался как бы целый мешок, и на ощупь тотчас же можно было угадать,что тут кожаный бумажник, провалившийся туда из прорвавшегося кармана.

— Вынимал и смотрел-с, всё цело-с. Опять опустил, и так совчерашнего утра и хожу, в поле ношу, по ногам даже бьет.

— А вы и не примечаете?

— А я и не примечаю-с, хе-хе! И представьте себе,многоуважаемый князь, — хотя предмет и не достоин такого особенного вниманиявашего, всегда-то карманы у меня целехоньки, а тут вдруг в одну ночь такаядыра! Стал высматривать любопытнее, как бы перочинным ножичком кто прорезал;невероятно почти-с.

— А… генерал?

— Целый день сердился, и вчера, и сегодня; ужаснонедоволен-с; то радостен и вакхичен даже до льстивости, то чувствителен даже дослез, а то вдруг рассердится, да так, что я даже и струшу-с, ей богу-с; я,князь, всё-таки человек не военный-с. Вчера в трактире сидим, а у меня как быневзначай пола выставилась на самый вид, гора горой; косится он, сердится.Прямо в глаза он мне теперь давно уже не глядит-с, разве когда уж очень хмеленили расчувствуется; но вчера раза два так поглядел, что просто мороз по спинепрошел. Я, впрочем, завтра намерен бумажник найти, а до завтра еще с нимвечерок погуляю.

— За что вы так его мучаете? — вскричал князь.

— Не мучаю, князь, не мучаю, — с жаром подхватил Лебедев; —я искренно его люблю-с и… уважаю-с; а теперь, вот верьте не верьте, он ещедороже мне стал-с; еще более стал ценить-с!

Лебедев проговорил все это до того серьезно и искренно, чтокнязь пришел даже в негодование.

— Любите, а так мучаете! Помилуйте, да уж тем одним, что онтак на вид положил вам пропажу, под стул да в сюртук, уж этим одним он вампрямо показывает, что не хочет с вами хитрить, а простодушно у вас прощенияпросит. Слышите: прощения просит! Он на деликатность чувств ваших, стало быть,надеется; стало быть, верит в дружбу вашу к нему. А вы до такого унижениядоводите такого… честнейшего человека!

— Честнейшего, князь, честнейшего! — подхватил Лебедев,сверкая глазами: — и именно только вы один, благороднейший князь, в состояниибыли такое справедливое слово сказать! За это-то я и предан вам даже дообожания-с, хоть и прогнил от разных пороков! Решено! Отыскиваю бумажник теперьже, сейчас же, а не завтра; вот, вынимаю его в ваших глазах-с; вот он, вот он;вот и деньги все на-лицо; вот, возьмите, благороднейший князь, возьмите исохраните до завтра. Завтра или послезавтра возьму-с; а знаете, князь,очевидно, что у меня где-нибудь в садике под камушком пролежали в первую-тоночь пропажи-с; как вы думаете?

— Смотрите же, не говорите ему так прямо в глаза, чтобумажник нашли. Пусть просто-запросто он увидит, что в поле больше ничего нетничего, и поймет.

— Так ли-с? Не лучше ли сказать, что нашел-с, ипритвориться, что до сих пор не догадывался?

— Н-нет, — задумался князь, — н-нет, теперь уже поздно; этоопаснее; право, лучше не говорите! А с ним будьте ласковы, но… не слишкомделайте вид, и… и… знаете…

— Знаю, князь, знаю, то-есть знаю, что пожалуй и не выполню;ибо тут надо сердце такое, как ваше иметь. Да к тому же и сам раздражителен иповадлив, слишком уж он свысока стал со мной иногда теперь обращаться; тохнычет и обнимается, а то вдруг начнет унижать и презрительно издеваться; ну,тут я возьму, да нарочно полу-то и выставлю, хе-хе! До свиданья, князь, ибоочевидно задерживаю и мешаю, так сказать, интереснейшим чувствам…

— Но, ради бога, прежний секрет!

— Тихими стопами-с, тихими стопами-с!

Но хоть дело было и кончено, а князь остался озабочен чутьли не более прежнего. Он с нетерпением ждал завтрашнего свидания с генералом.

Назначенный час был двенадцатый, но князь совершеннонеожиданно опоздал. Воротясь домой, он застал у себя ожидавшего его генерала. Спервого взгляда заметил он, что тот недоволен и, может быть, именно тем, чтопришлось подождать. Извинившись, князь поспешил сесть, но как-то странно робея,точно гость его был фарфоровый, а он поминутно боялся его разбить. Прежде он никогдане робел с генералом, да и в ум не приходило робеть. Скоро князь разглядел, чтоэто совсем другой человек чем вчера: вместо смятения и рассеянности,проглядывала какая-то необыкновенная сдержанность; можно было заключить, чтоэто человек на что-то решившийся окончательно. Спокойствие, впрочем, было болеенаружное, чем на самом деле. Но во всяком случае, гость былблагородно-развязен, хотя и со сдержанным достоинством; даже в начале обращалсяс князем как бы с видом некоторого снисхождения, — именно так, как бываютиногда благородно-развязны иные гордые, но несправедливо обиженные люди.Говорил ласково, хотя и не без некоторого прискорбия в выговоре.